Тропами северного оленя - [18]

Шрифт
Интервал

Ура, наконец-то вспомнил! Это у Василия Розанова я когда-то прочитал, что тайна писательства — в кончиках пальцев. Но разве писательство не сродни рукоделию? Сперва следует размять пальцами реальность (например, печень оленя) и лишь потом сшивать сюжет.


23 марта

Татьяна Леонидовна заведует отделом краеведения в местной библиотеке. Страстная энтузиастка своего дела, она с самого начала активно мне помогает. Татьяна Леонидовна считает, что иностранцу саамы расскажут больше. Потому что не раз слышала от местных старух, что они скорее унесут саамские тайны с собой в могилу, чем передадут их русским. Пару лет назад Татьяна сфотографировала в питерском Музее Арктики и Антарктики скульптуру со знаменательным названием «Тундра молчит». Эта небольшая фигурка из бронзы изображает сидящую по-турецки сгорбленную женщину (с индейскими чертами лица) — отвернувшись от зрителя, она курит трубку с длинным чубуком.

— Чем не символ? Отвернувшееся от нас лицо…


27 марта

Интересно, догадывается ли кто-нибудь из туристов, которые толпами съезжаются в Ловозеро на Праздник Севера, что этот маленький франт — саам в долгополом черном пальто — местный нойд? А еще художник и скульптор, член Союза саамских художников. Яков Яковлев.[61]

Мы познакомились в день моего приезда — Яков работал тогда художником в Центре саамской культуры. Мне представила его руководительница Центра, Лариса Павловна,[62] сообщив, что Яков оформил их чум (сделал эскизы и расписал потолок изображениями героев саамских мифов), а теперь делает шаманские бубны для театра «Танцующие саамы», которым руководит его жена Галина. Мы обменялись всего несколькими фразами, потому что Центр готовился к спектаклю для москалей, встречающих Новый год в русской Лапландии, но Яковлев сразу пришелся мне по душе. Он был — о чудо! — открыт к общению с чужаками, что для саама редкость.

— Это не я играю на бубне, — сказал он, ударив палочкой из оленьей кости по натянутой коже, — а бубен с нами говорит. Поэтому не обращай внимания на мои удары, а вслушивайся в его звуки.

— Почему на твоем бубне нет никаких рисунков? — спросил я, вспоминая магические знаки на бубнах саамских нойдов со старых гравюр.

— Видишь ли, я делаю эти бубны для детей из нашего театра, а не для камлания.[63] Кроме того, за каждым рисунком из тех, о которых ты спрашиваешь, стоят определенные силы. Мало кто из взрослых способен с ними совладать. Всякое бывает.

— Откуда вы черпаете вдохновение для своих спектаклей? Ведь языческие традиции у саамов, кажется, давно угасли.

— Это не совсем так. Вопрос, что мы вкладываем в слово «язычество». Если принять христианскую точку зрения, согласно которой язычество есть религия первобытных людей, еще не дозревших до абстрактного понятия Бога и поэтому почитающих божков камней и животных, то не о чем говорить. Если же считать, что язычники — не идолопоклонники, а люди, неотделимые от природы, то…

— Неотделимые? — прервал я его. — Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду то, что христиане именуют душой, утверждая, что ею обладает только человек. Для нас же одухотворена вся природа. Куда ни посмотришь — отовсюду выглядывают духи: из человека, животного, дерева, реки, камня. Поэтому любой стебелек обладает силой — этим, впрочем, испокон века пользуется народная медицина. Мы почитаем природу и считаемся с ней. А главное — знаем ее! Когда на Север пришли христианские миссионеры, язычество подверглось гонениям. Прежде всего стали уничтожать наши бубны, благодаря которым мы сохраняли связь с духами предков. Потом нас погнали с кочевий, отрывая от священных мест, где из века в век копилась духовная энергия, дававшая нам силу. Наконец, принялись и за саму природу. Сегодня последствия видны невооруженным глазом — достаточно взглянуть на тундру. Короче говоря, с приходом на Север религии, которая объявила человека владыкой природы, начался процесс экспроприации.

— Ты напомнил мне одну северную легенду. Про то, что люди — паразиты на теле Важенки-Земли, а тундра — ее шерсть. Люди — словно личинки опасного подкожного овода. Эта муха откладывает яички в шерсти оленя, а личинки затем проникают под кожу, что нередко приводит к смерти животного. Сегодня, когда в распоряжении этих паразитов имеются буровые вышки и газопроводы, чтобы высасывать из Важенки-Земли жизнь, — шансов никаких.

— Поэтому мы с Галей хотим напомнить саамам об их древних дохристианских традициях. Важенку-Землю мы этим вряд ли спасем, но хотелось бы верить, что хоть наши дети что-то поймут и благодаря этому их дети еще застанут в тундре живых важенок. В противном случае нам останутся только погремушки, — Яков вынул шаманский инструмент, сделанный из высушенного оленьего горла и потряс его.

В горле оленя что-то тихо пересыпалось. Словно в песочных часах.


28 марта

Я долго собирался навестить Якова в его мастерской и каждый раз что-то мешало. То он уехал в Швецию с выставкой, то в Норвегию на камлание к тамошним нойдам, то телефон отключен — в общем, мы никак не могли договориться. Словно кто-то испытывал меня: мол, сперва поживи здесь, посмотри нашими глазами, перезимуй, а весной поговорим. Я давно заметил, что на моей тропе все происходит в свое время, и, как бы я ни планировал, как бы ни старался, тропа сама выводит меня, куда нужно — в свой срок. Более того, оказывается, что, подчиняясь тропе, я выигрываю, а если пытаюсь перехитрить обстоятельства, то обычно попадаю впросак. Так что теперь я терпеливо осваиваю трудное искусство без-действия.


Еще от автора Мариуш Вильк
Волчий блокнот

В поисках истины и смысла собственной жизни Мариуш Вильк не один год прожил на Соловках, итогом чего и стала книга «Волчий блокнот» — подробнейший рассказ о Соловецком архипелаге и одновременно о России, стране, ставшей для поляков мифологизированной «империей зла». Заметки «по горячим следам» переплетаются в повествовании с историческими и культурологическими экскурсами и размышлениями. Живыми, глубоко пережитыми впечатлениями обрастают уже сложившиеся и имеющие богатую традицию стереотипы восприятия поляками России.


Дом над Онего

Эта часть «Северного дневника» Мариуша Вилька посвящена Заонежью. Не война, не революция, и даже не строительство социализма изменили, по его мнению, лицо России. Причиной этого стало уничтожение деревни — в частности, Конды Бережной, где Вильк поселился в начале 2000-х гг. Но именно здесь, в ежедневном труде и созерцании, автор начинает видеть себя, а «территорией проникновения» становятся не только природа и история, но и литература — поэзия Николая Клюева, проза Виктора Пелевина…


Волок

Объектом многолетнего внимания польского писателя Мариуша Вилька является русский Север. Вильк обживает пространство словом, и разрозненные, казалось бы, страницы его прозы — замечания «по горячим следам», исторические и культурологические экскурсы, рефлексии и комментарии, интервью, письма и эссе — свободно и в то же время внутренне связанно образуют единое течение познающего чувства и переживающей мысли.


Путем дикого гуся

Очередной том «Северного дневника» Мариуша Вилька — писателя и путешественника, почти двадцать лет живущего на русском Севере, — открывает новую страницу его творчества. Книгу составляют три сюжета: рассказ о Петрозаводске; путешествие по Лабрадору вслед за другим писателем-бродягой Кеннетом Уайтом и, наконец, продолжение повествования о жизни в доме над Онего в заброшенной деревне Конда Бережная.Новую тропу осмысляют одновременно Вильк-писатель и Вильк-отец: появление на свет дочери побудило его кардинально пересмотреть свои жизненные установки.


Рекомендуем почитать
Папин сын

«Гляжу [на малого внука], радуюсь. Порой вспоминаю детство свое, безотцовское… Может быть, лишь теперь понимаю, что ни разу в жизни я не произнес слово «папа».


«Сколь работы, Петрович…»

На хуторе обосновался вернувшийся из райцентра Алеша Батаков — домовитый, хозяйственный, всякое дело в руках горит. И дел этих в деревне — не переделать!


Каймак

Знаете ли вы, что такое каймак? Вряд ли. Чтобы по-настоящему узнать, его надо отведать… да не в городе, а в казачьей станице.


На воле

В местном рыбном пиршестве главное не еда, не способы готовки, не застолье, главное — сама рыбалка на вольном Дону!


Про чужбину

Из города в родной хутор наведался Вася Колун, молодой, да неустроенный мужик. Приехал сытым, приодетым — явно не бедовал. Как у него так вышло?


Сосед

Хуторская соседка, одинокая тетка Клава, пустила к себе квартирантов — семью беженцев из горячей точки бывшего СССР.