Тропами карибу - [112]

Десятого Энди не прилетел. Должно быть, он не сумел разобрать надпись.

Тем не менее каждый раз после еды я делала приготовления с учетом двух возможностей: либо мне снова придется стать к плите, либо я навсегда улечу отсюда. Я тщательно очищала сковородку и печку от соленого жира, чтобы они не заржавели. Вместе с другими вещами мы оставляли их братьям Ахгук, которые должны были прийти за своими санями после того, как ляжет глубокий снег.

Что касается барака, то Энди просил оставить его как есть, с жизненно необходимыми припасами, в качестве единственного на сотни миль убежища в случае аварии.

Прилетит ли он пятнадцатого, как было условлено до ледостава? Теперь меня постоянно томило какое-то печально волнующее чувство. И невыносимые воспоминания о картинах, которые мы должны были заснять, но не засняли. О тех, что снимал Крис, я, грешным делом, и не думала.

Одна такая картина, которую я хотела бы заснять, увиделась мне как-то днем в нагорной тундре. Она символизировала нашу жизнь в Арктике. Но что особенного тут было? Ледяное солнце низко на юге; просторная рыжевато-коричневая тундра; Крис в своей старой серой меховой куртке с капюшоном, опоясанный брезентовыми ремнями кассетодержа— теля, отрубающий куски мяса от замерзшей красной туши оленя, загнанного волками; серые волки, прохаживающиеся вокруг или лежащие с мясом, которое он им бросал. Сбоку кинокамера на треноге, уставившая в небо свое черное рыльце. И повсюду окрест — суровые снежные горы.

Было и такое утро. Вокруг затянутого дымкой солнца стоял ореол.

Температура, сперва двенадцать градусов выше нуля, быстро падала. Туман, стелясь у самой земли, закрывал подножья гор. Мало— помалу он вобрал в себя весь простор. Пошел снег, такой мелкий, что его невозможно было увидеть; глаз улавливал лишь какое-то дрожание в воздухе, если глядеть в определенном направлении. Остальное пространство давало лишь иллюзорное ощущение движения воздуха, словно у вас устали глаза. Однако земля белела. Этот снег уже не сойдет. Начиналась трудная, великая пора.

11 октября — великолепный, прозрачный, памятный день. Гуляя, мы прошли несколько миль на северо-запад. Волки прыгали по кучам листьев, сложенных на зиму полевками у ив; листья, заготовленные до ледостава, были еще зеленые.

Куропатки, снова в белом наряде, проносились мимо нас сотнями; они валом валили из скатывающейся к морю тундры на здешние зимовья. Волк толкнул меня сзади под коленку, и я чуть было не села на землю. Привет!

Когда мы уже собирались повернуть обратно, Тутч вдруг понеслась от нас сломя голову. Вот она пробежала по возвышенности впереди и исчезла из глаз.

Волки последовали за нею.

— Мясо! — закричала я во весь голос.

Я всегда носила в пластикатовом мешочке дюжину кусочков мяса с палец величиной.

Горизонт разорвался. Волки бежали назад с Барроу во главе. Высоко подняв приманку, я смеялась и пронзительно кричала:

— Мясо!

Подбежав ко мне, волк вскинулся на задние лапы и шмякнулся мне в живот.

Смеясь, я так и отлетела назад с высоко поднятой рукой. Тут вся стая набросилась на меня, подпрыгивая за мясом.

— Это было здорово! — сказал Крис, когда мы уже при шли домой. — Как волчишка приволочил эту ногу из тундры и спрятал ее в загоне!

Дело в том, что мисс Тундра подобрала за полмили от лагеря кость и притащила ее домой. Она часто давала отдых своим челюстям, но ни за что не хотела, чтобы я спрятала кость в рюкзак. Прибежав домой, она поспешила в загон, положила кость и снова выбежала повозиться с волками, перед тем как всех окончательно запрут.

— Она и не думала идти на боковую, — сказал Крис. — Просто пристроила ногу и назад.

Он вынес кормушку с молоком. Поужинав, каждый из волков методически прошелся вдоль всей кормушки, не пропустив ни одной миски. Затем мистер Барроу начал проделывать невероятный фокус, уже вошедший у него в систему. Быстро и деловито вынимал он из гнезда каждую миску, не глядя отставлял ее в сторону — если она валилась обратно, он придерживал ее лапой, — и вылизывал молоко, пролившееся на остов кормушки. Другие волки, выстроившись в ряд, следовали за ним.

После этого Крис собрал миски — все, кроме одной. Мистер Барроу очень не любил, когда забирали миску. Еще бы — Крис удирает с «костями» молока!

Барроу начал подталкивать Криса под мягкое место. Волк предпочитает нападать сзади — так ему кажется безопаснее. Это было в шутку, но отчасти и всерьез.

Криса очень занимал вопрос: как далеко готов пойти Барроу в своих свирепостях? Пока что у Криса не было оснований жаловаться.

— Мне нравится, когда они вот так крадутся за мной, не спуская глаз с моей ноги.

Крис резко выбросил ногу вперед. Барроу лязгнул зубами — в пустоте.

Последнюю, не забранную, миску взяла Тундра. Ее когда-то трезвые, насмешливые, в серых очках, глаза сверкали. Теперь в ней была бездна веселья. В загоне между нею и Крисом завязалась игра в подкрадывание: она уворачивалась от него. Потом, зайдя за ивы, она присела помочиться. Все это время она держала миску в зубах, не спуская с Криса глаз.

Наконец вся пятерка, сытая и усталая, улеглась. Я пошла поласкать их. В сочившихся с неба сумерках они лежали густым меховым ковром кремового цвета, закрыв глаза и издавая негромкие звуки. Но только не Тундра, наименее человечески ориентированная из всех. Она лежала с края, прижавшись к Северу, и широко раскрытыми глазами следила, как я ласкаю остальных. Она ревновала!