Тропа Каина - [21]

Поутру, взяв два десятка людей, Юрий поехал узнать, куда делись наемные немцы и что они делают. Никакой нужды ходить самому в разведку не было — душа ныла, вот и придумал занятие. Против привычки Юрий не позвал с собой Стася, он даже постарался выехать незаметно, но через версту Стась нагнал его и зарысил обок.

Юрий порадовался заботливой верности друга, но она вызвала и досаду из-за раскрытой тайны. Под предлогом осторожности он разделил свой отрядик на два и второй поручил Стасю. Так шли около часа среди болот и вдруг, перевалив холм, столкнулись на пулевой выстрел с конным стрелецким разъездом. Стрельцов было больше, чем солдат при Юрии, и, почуяв легкость добычи, они без промедления начали атаку. Юрий подал знак уходить. Стрельцы перешли в галоп и уже привстали в стременах для рубки, но на бугре встреченный противник удвоился — лихость стрельцов потухла. Столкнулись, потрогались саблями и разлетелись — каждый в свою сторону без особых потерь. У Юрия двое оказались ранены — молодой шляхтич и пулей в плечо Стась. Юрий чувствовал себя виновником ранения. Вроде бы ни в чем он не был виновен. Стась и бился на другом конце строя — никак не зависела от Юрия его удача. И все же была причина — открытый вечером грех. Но не мог же некий стрелец палить в Стася за чужую вину? Ему и все равно в кого выпалить — лишь бы попасть. Не повезло Стасю, как каждому когда-нибудь не везет. Все так, не было прямой вины, но помог, помог — не уйти было от такого признания. Легла на Стася его откровенность, Стась жалел его, задумался достаточно, чтобы потерять ловкость и ту быстроту кругового взгляда, когда все видит опытный рыцарь — и близкую саблю, и тень за спиной, и дальнее дуло пистоли, направляемое ему в грудь… Это чувство виновности давило Юрия весь обратный путь и потом, когда далеко провожал Стася, увозимого к дядьке. Он пробыл с другом до темноты и при прощании прослезился, убежденный, что никогда им больше не встретиться. Почему-то казалось ему, что в ближайшее время его убьют.

Через два дня после отъезда Стася присоединилась хоругвь к отряду Кмитича; что-то назревало — Кмитич шел к гетманскому войску. Вот тут, в канун больших событий, получил Юрий отцовское письмо. Причем привез письмо пан Пашута. Неожиданно возник он в один из дней, полупьяный и шумный и кинулся целоваться. Потом хлопнул себя по лбу кулаком и запустил руку в глубокий карман: "А-а! Пляши, пан Юрий, тебе письмо!"

Предчувствие беды охватило Юрия. Примерещилось, что отец узнал, догадался, и в письме — отречение. Дрожащими руками сломил Юрий печать.

"Дорогой сын", — прочел он, и освобождение от страхов осветило его, как благодать.

"…Прими мое благословение, — читал Юрий, — и передаю тебе с паном Пашутой денег, хоть и немного. Пан Михал посватался к Вольке Метельской, дай им бог счастья. Еленка Метельская о тебе вспоминает и за твое здоровье молится. Пан Петр Кротович, святая душа, умер, царство ему небесное, неделю назад…"

— Господи! — поразился Юрий. — Кротович… Мог сто лет жить…

— Кротович? — откликнулся Пашута. — У войского в гостях. Вышел во двор, виском о камень… Его всю жизнь к такой смерти тянуло… Вот, держи, пан Юрий, — он протянул кошелек с золотыми.

"Просил я пана бога помочь мне единственный в жизни раз, — читал Юрий, — ездил молиться в костел и перед алтарем стоял по полдня на коленях, чтобы дал пан бог исполнить ради справедливости — повидать тех лотров, что саблями зарубили Эвку, а может, в пустоте леса и надругались над высшим над ними созданием. Тех лотров ты уже в войске не ищи. Отыскались они во дворе пана Билича, я их забрал и на елях вокруг поляны, где они Эвку погубили, повесил. Жизни мне осталось мало, хорошо бы еще раз, сын, тебя увидеть, других радостей нет, кроме тебя, никого у меня не осталось…"

Юрий дочитывал письмо с ослеплением обреченного. В глазах разламывались радужные круги, вся жизнь крошилась в черные груды. Да, рос его грех, горел, падал роковой ошибкой на близких. И они следом за Эвкой становились его нечаянными жертвами. Немало их уже стало… Потекли к нему с черных строк письма в душу отцовское страдание и палаческая вина, а вместе с ними закапала, скатываясь с папоротниковых листьев, Эвкина кровь, и четыре тени закачались на скрипучих стволах под ночным ветром, закрывая пути с заклятого перекрестка… Тяжелела опрокинутая пирамида, похлопывала по ней с довольным видом каменщика черная тварь…

Товарищи звали Юрия выпить, он отказался и лег и под шум пьяной беседы провалился на старую просеку. Опять прошагал он по влажной стежке на солнечную поляну, здесь уже поджидала его Эвка и стала пугать, он не боялся, как не боятся угроз сестры, зная, что обиду можно легко снять лаской.

— Что мне, то и пану, — говорила Эвка.

— А что тебе? — спрашивал он.

— Что пан сделает, — отвечала она.

— То же самое? — спрашивал он.

— Точь-в-точь! — отвечала она.

Тогда он придвинулся и поцеловал Эвку в уголок губ. Она отпрянула.

— Ну что ж ты, — улыбнулся Юрий, — теперь мне то же самое.

— Нельзя, пан Юрий, — сказала Эвка. — Если поцелую — умрешь. Я покойница… Беги, пан Юрий…