Трон Люцифера - [4]

О своей преданности идеалам самой крайней реакции декларативно заявил весьма известный историк, член Французской академии Робер Арон. Название, которое «бессмертный», как именуют во Франции академиков, избрал для своего труда, подчеркнуто тенденциозно — «Рассуждения против метода». Впрочем, «рассуждений» в памфлете не встретишь. Рассуждения подразумевают рассудок, а именно против него с патологической ненавистью ополчился Арон. Он поносит Декарта за то, что тот разработал «тоталитарную концепцию разума». А коль скоро операции разума совпадают с реальными законами мира, Декарт предстает интеллектуальным тираном, «стандартизировавшим способности человеческого духа» и «раздробившим человеческую душу». Это он, по мысли Арона, убил вдохновение и выхолостил поэтическую тайну, «избавив человека от всякого творческого усилия». Аргументы Арона заведомо лживы, но это ничуть не смущает автора «контррассуждений».

«Читая эту книгу, трудно поверить, — отмечал в «Литературной газете» журналист Лев Токарев, что она издана в последней четверти XX века, — так силен в ней затхлый дух средневекового мракобесия и навсегда похороненной Декартом схоластики».

Да поверить трудно, если читать в тиши кабинета с зашторенными окнами, абстрагируясь от колдовской вакханалии, сотрясающей индустриальный Запад. Но в том-то и суть, что тяга к мистике, к сатанизму не изолированное явление, не случайно проклюнувшийся больной побег перегнившего корневища. Как показала история, реакция имеет обыкновение контратаковать на всех фронтах сразу. Не случайно же с неостывшей страстью ухватились вдруг за Нострадамуса. Не только по причинам, обусловленным модой и конъюнктурой, как грибы начали появляться фильмы, романы и пьесы на темы дьяволизма и оборотничества. Очевидно, пионеры этого движения ощутили некий толчок (чтобы не сказать — социальный заказ) и сами дали направление моде, сами обусловили бум по части спроса и предложения. А такой бум налицо. В одной только Италии выходит около двадцати оккультных журналов, большей частью нацеленных почему-то на мертвецов-кровососов, о чем свидетельствуют названия: «Дракула», «Вампир», «Вампиресса» и даже «Вампириссимо». Можно ли рассматривать это явление в отрыве, скажем, от кровавых оргий террористов из «Красных бригад» и «Первой линии»? От очередного пароксизма военной истерии или ощущения неизбежной экологической катастрофы? «В случае атомной войны… бомба будет сброшена на большие города- Лион, Марсель, Париж… Те, кто спрячется в противоатомных убежищах, выйдут на поверхность, когда огромные орды пройдут над их головами и русские убьют все, что только можно убить. Затем уцелевшие жители городов плотными рядами, словно обезумевшее стадо, бросятся в деревни. Они умрут на дорогах, так как не смогут возродить жизнь, создав островки «а-ля Робинзон Крузо»… И спустя некоторое время, если больше не останется жратвы, съедят самого маленького члена семьи!» Этот бред взят не из очередного «романа ужасов», а из репортажа преуспевающего фотографа Мартена «Французы, которых безумно пугает угроза войны», опубликованного в парижском еженедельнике «Нувель литтерер» в ноябре 1981 года. «Разум заставляют молчать», — с горечью признается профессор М. Маскино в статье «Сумерки разума», опубликованной во французском ежемесячнике «Монд дипломатик». «Отказаться от требований разума, — развивает он свою мысль далее, — это значит стелить постель варварству… Ибо не безнаказанно пробуждают чудовищ, которые подсознательно дремлют в людях: когда химеры завладевают находящейся в исступлении толпой, они убивают».

Мы вскоре увидим, на что способны такие химеры! «Я мыслю, следовательно, существую», — с гордостью за человеческий род говорил Декарт. «Я мыслю, следовательно, не существую», — тщится опровергнуть великую аксиому одержимый манией величия пигмей. Что можно, однако, противопоставить классической ясности и величественной простоте декартовых аргументов, облеченных в безукоризненную литературную форму? Словно пароль погромщиков, вышедших с кистенем на большую дорогу, передается из уст в уста брань ниспровергателей разума. Как поразительно сходны их категорические утверждения, н‹подкрепленные даже самыми примитивными аргументами! И как жалки тщетные потуги взорвать самые основы современного знания, чтобы ниспровергнуть квантовую механику и теорию относительности, или же вновь, как во времена «третьего рейха», ошельмовать великих создателей современной картины мира. Магизму тесно в реальной Вселенной, он тщится воспарить над временем и пространством на перепончатых крыльях нетопыря.

Смехотворные претензии, бессмысленные попытки, ибо «человек и природа существуют только во времени и пространстве, существа же вне времени и пространства, созданные поповщиной и поддерживаемые воображением невежественной и забитой массы человечества, суть больная фантазия, выверты философского идеализма, негодный продукт негодного общественного строя».[3]

Но если нельзя, даже с помощью заклинаний, изменить законы природы, то почему бы не попытаться заставить человека разувериться в них? «Мы не можем изменить мир разумом», — декларирует французский романист и социолог Жан Дювиньо, оставив нас в неведении насчет того, как и чем он пытался изменить мир, прежде чем окончательно разувериться в высшем, если не единственном достоянии человека. «Традиционный рационализм больше не удовлетворяет», — вторит ему проповедник мистики и спиритуализма Марк де Шмедт, словно ему известен какой-то иной, «нетрадиционный» рационализм. «Разум должен вызвать кризис разума», — напыщенно предвещает даже вполне респектабельный социолог Эдгар Морэн.