— Но не по законам Рима.
— Законы Рима могут меняться.
— У меня больше не будет детей. Мариамна забрала все.
— Одной ее вполне достаточно.
«Упрямый римлянин», — подумала Диона, но она уже почти не сердилась, наоборот, хотелось рассмеяться. Ох, как она ненавидела римлян. И любила… Ей придется всю жизнь иметь с ними дело — если, конечно, она не изберет путь царицы. Но путь этот — увы — был для нее заказан. Она хотела жить.
Даже в таком безумном мире. Даже без Клеопатры.
— Когда римская империя обратится в прах, — сказала она, — Египет по-прежнему будет жить…
Он кивнул.
— Да, и я вижу это. И радуюсь. Египет дорог мне — так же, как и империя, которая, кстати, пока не пала и, думаю, долго еще не падет. До моей смерти — наверняка. А потом меня это вряд ли будет волновать.
Несмотря на все усилия, Диона прыснула. Она никогда не умела долго сохранять серьезность в присутствии этого мужчины — мрачного римлянина, которого, считалось, напрочь покидало чувство юмора.
— Я буду сражаться с Римом. Я сделаю все, чтобы сохранить Александрию и Египет.
— Не сомневаюсь, — согласился Луций Севилий. — Иначе ты будешь не ты.
— Иногда мне хочется, — сказала Диона, помолчав, — чтобы ты умел ссориться, как обычный мужчина.
— А зачем мне быть обычным? — поинтересовался он.
Зачем? В самом деле, зачем?
— Ах ты, тупой римлянин!
— Упрямая египтянка!
Они улыбались друг другу. Было уже очень поздно. Они казались совершенно глупыми, блаженно-глупыми, но были живы и смеялись, хотя мир этот кончился.
А в конце, как знали древние египтяне, всегда бывают зерна; а зерна дают всходы, цветы и плоды — и заново творят мир.
