Трон Исиды - [13]

Луций Севилий подумал, что Клеопатра — эллинка и не более египтянка, чем Антоний, где бы она ни родилась. Говорили, что она владеет всеми языками и наречиями своего царства; если так, это делает ей честь. Все остальные говорят лишь на греческом или даже на македонском — наречии своего предка, гордившегося тем, что великий Александр — его сводный брат. Действительно ли старый Птолемей его брат? По мнению Луция, это был просто предлог, чтобы захватить власть в землях, самим Александром не завоеванных, но согласных подчиниться ему, дабы спастись от ярма Персии.

Простодушные египтяне поверили мифу и назвали Птолемея своим фараоном и освободителем. Его потомок, похоже, решил напомнить Риму, что Египет все еще считает себя свободным государством.

Посланец сошел на берег с не меньшим достоинством, чем римлянин, облаченный в тогу, и, опираясь на позолоченный жезл, повернулся к свите Антония. Из-за шума толпы Луций не расслышал, что он сказал им и что они ответили ему. Беседа продолжалась довольно долго. Затем египтянин отвернулся от своих собеседников и направился к рыночной площади. Легионеры, вооруженные копьями, прокладывали ему путь. Медленным, но достаточно твердым шагом он шел сквозь толпу к пустой площади. Антоний ждал, безмолвный, одинокий в своем величии.

Постепенно наступила полная тишина. Луций слышал только равномерные удары жезла посланника о камни площади. Жезл венчала голова змеи, священной кобры Египта: ее сверкающие глаза — два маленьких, кроваво-красных рубина — казались живыми.

Что ж, если мифы не лгут, возможно, так оно и есть. Но, вообще-то, жезл со змеиной головкой — старый трюк египетских жрецов. Что же он сделает? Бросит его к ногам Антония и прикажет ожившей змее вонзить ядовитые зубы в тело римлянина? Да нет как будто… Жезл как жезл, просто позолоченное дерево. Жрец приблизился к триумвиру и за несколько шагов до возвышения остановился. Он не поклонился, лишь склонил голову в знак почтения и заговорил на классическом греческом чистым, красивым голосом.

Фразы были не цветисты, тон — спокоен. Царица Египта приглашает правителя Рима отужинать с ней на корабле после захода солнца.

Правитель наконец проявил хоть какие-то эмоции — он нахмурился.

— Мы желаем, чтобы царица отужинала с нами до захода солнца.

Посланник бесстрастно ответил, что царица Египта сожалеет, но не может принять приглашение. Госпожа предпочитает принять правителя Рима на своей территории.

Луций подумал, что если царица хотела задеть Антония, то она, несомненно, достигла своей цели: триумвир в гневе, а ответ предельно краток.

— Пусть сегодня будет так, как желает царица.

— Вояка ринулся в бой, — сказал Антоний Луцию. Солнце уже почти село, и он снова облачался в доспехи, которые снимал днем, чтобы отдохнуть и завершить неотложные дела. — Будь я проходимцем сенатором — не в обиду тебе сказано, ты ведь скоро вступишь в сенат, — споры я вел бы в открытую, но все равно проиграл бы Клеопатре. Она мастер в таких делах.

Луций не обиделся — он и сам не очень жаловал сенаторов. Но все же заметил:

— Ты не должен так быстро сдаваться. Она сочтет, что может обвести тебя вокруг пальца.

— Это ее дело, — вымолвил Антоний с какой-то обреченностью в голосе. — Я ей не соперник, точно тебе говорю, но на своей земле я хозяин.

— Однако сегодня ты идешь к ней, — напомнил Луций.

— Но как солдат, как полководец. — Антоний улыбнулся, блеснув зубами, и приподнял оружие, чтобы слуга смог закрепить золотую кирасу. Это были его лучшие парадные доспехи с изображением празднества в честь Диониса: длинной вереницы сатиров и танцующих менад с виноградными гроздьями в руках. Странный выбор мотива для украшения доспехов воина — правда, лик бога, если присмотреться поближе, был ужасен: стальная красивая холодная маска с совершенно пустыми безумными глазами.

Луций немало побыл на войне и не раз видел подлинное ее лицо. Посмотрев в лицо богу, он ощутил холодную дрожь.

— Пойдем, — молвил Антоний. — Нас ждет сражение.

— Он все воспринимает как воин, — говорила Клеопатра, пока служанки готовили ее к предстоящему ужину. — Для него наша встреча — это сражение, а я — враг.

Диона уже давно была готова: парик уложили в косы, а лицо окаменело под слоем краски. Платье в старинном стиле Двух Земель, такое прозрачное, что не скрывало ничего, не смущало ее: она уже давно научилась не краснеть. Его основное достоинство заключалось в том, что в нем всегда прохладно, несмотря на тяжесть украшений, превращавших его простоту в подлинное великолепие.

Клеопатра нервничала, как молодая жена перед первой брачной ночью. Лицо ее совершенно застыло, пока служанка накладывала краску, и вообще она двигалась только по просьбе девушки, одевавшей и причесывавшей ее; правда, украшения выбирала сама, хотя к советам прислушивалась. При этом говорила царица без умолку.

— Антоний не политик, — сказала она. — Он все делает открыто и хитрить не умеет. И все же такая простота может быть опасной. Мне не следует его недооценивать. Не позволяй мне ошибаться, Диона.

— Значит, я могу остановить тебя, если ты начнешь делать глупости?