Трон императора: История Четвертого крестового похода - [227]

В первую минуту у меня пропал дар речи, и лишь потом удалось ответить:

— Ваша светлость, если мне позволено сказать, то я потрясен вашей проницательностью.

— Позволяю, — милостиво разрешил Дандоло. — Не уверен, что мои действия принесли пользу, но меня радует, что, по крайней мере, это позволило нам достичь взаимопонимания, которое сейчас так необходимо.

— Да, — искренне подхватил я и, посмотрев наверх, заметил, что парусина над его головой все еще провисает — о красном мешочке все позабыли. — Ваша светлость, хочу выразить свое восхищение неким святым подношением. Вы позволите вскарабкаться по веревочной лестнице?

Мне было позволено сделать это. Я забрал мешочек, спустился, развязал тесемки и с позволения дожа положил реликварий на его колени.

— Иоанн Креститель, — провозгласил я.

Дандоло тихо охнул и начал ощупывать пальцами золотое кружево с каменьями.

— Подобно вам, мессир, он разбирался в происходящем лучше, чем обычная публика.

Грегор пришел в ужас от моего заявления, а я в ответ улыбнулся и небрежно дернул плечом. Пока пальцы Дандоло ощупывали каждый камень, я называл их по очереди: жемчуг, розовый рубин, бирюза, изумруд. Его лицо все больше расплывалось в улыбке — я даже испугался, как бы не треснула кожа.

Однако, убедившись в роскоши украшений, он сделал очевидное — перевернул реликварий, чтобы ощупать внутри священную кость. Улыбка тут же исчезла.

— Это реликварий без реликвии, — резко заметил он.

— О господи! Должно быть, она потерялась во время потасовки с Бонифацием. — Я кинул взгляд на опустевшую башню, на секунду задавшись вопросом, где сейчас может быть Бонифаций. — Можно было бы вернуться на то место, где я в последний раз вынимал реликварий, но в данном случае это не поможет.

Грегор зарделся.

— Ваша светлость, — произнес он с таким раскаянием, что сразу стало ясно: святыня у него.

Гнев на лице Дандоло сразу испарился.

— А-а, — сказал он, прерывая признание Грегора, — все понятно. В таком случае может быть только одно решение.

Он подозвал слугу. Тот подошел и принял реликварий из рук дожа.

— Подберите к этому череп, — небрежно бросил Дандоло. — Это голова Иоанна Крестителя.

Слуга, ничем не выдав удивления, кивнул и исчез на юте. Грегор пришел в ужас, а я прищелкнул языком и поплотнее завернулся в одеяло, так как подул предрассветный ветер.

— Жаль, мы раньше не действовали в согласии.

В моих словах звучало искреннее сожаление.

— Да, — согласился Дандоло, которому не было так весело, как мне. — Жаль.

Наступила пауза. Филоксенит уплыл к себе. Вокруг стояла охрана, но если ее не считать, то нас было только трое. Забрезжил рассвет. Надвигалась величайшая трагедия, и я не представлял, что еще мы должны обсуждать, но Дандоло своим видом показывал, что еще не высказался до конца.

— Я думаю, вы понимаете, что произойдет на рассвете, — наконец вымолвил дож.

— Город падет, — мрачно изрек Грегор.

— Империя падет, — поправил его я.

— Да.

— И мы не можем этому помешать.

— Верно, — сказал Дандоло. — И не следует к этому стремиться, ибо этот день войдет в историю и еще долго будет праздноваться.

— Это будет праздник только для одних, — внес свою поправку я.

— И день скорби для других, — договорил Дандоло. — Так устроен мир. Никому он не нравится, но никто пока не выдумал ничего другого. Тебе известно, как называется то место, откуда взялся мой народ? — внезапно спросил он, обращаясь к Грегору.

— Венеция, — осторожно ответил Грегор.

— Одна из величайших и самых свирепых морских держав в мире, — дополнил я без всякой осторожности.

— Венеция, — поправил Дандоло, — это скопление болотистых островов, куда сбежала несколько веков назад небольшая группа людей, спасаясь от преследования. Они не ныли, а взяли ситуацию в свои руки и добились процветания.

— И продолжили, в свою очередь, преследовать других, — выпалил я.

— Иногда, — снисходительно признал Дандоло, — когда того требовало их благополучие. Если бы вы знали нашу историю подробно, то, возможно, смогли бы точно указать момент, когда мы из гонимых, которых вы из принципа одобряете, превратились в гонителей, создателей империи, которых вы, видимо также из принципа, презираете. Даже если бы вам удалось выделить этот поворотный момент, вы все равно не сумели бы его удержать, оставив нас на той стадии. Мир так не развивается. Это бремя, которым Господь наделил человека. Венеция всегда пожинала то, что сеяла. Так было и так будет, пока она тоже не падет. Да, — сказал он, почувствовав мой удивленный взгляд, — даже Венеция когда-нибудь падет. Каждую державу ждет эта участь. И наша звезда будет погашена. Это случится вполне заслуженно. Вот так и эта империя, которая сегодня падет, заслужила свою участь — иначе она не пала бы.

— Благодарю, что все мне объяснили, — сказал я. — Мое сердце будет разбито, когда, расставаясь с пилигримами, буду сознавать, что они действуют в гармонии с мироустройством.

Дандоло улыбнулся.

— Пока гармония не достигнута. Вот станешь лет на пятьдесят постарше, вспомнишь меня и сам увидишь, каким тогда тебе покажется мир.

— Очень сомневаюсь, что проживу так долго.

— Раз так, — заключил Дандоло, — тебе не придется ничего узнавать.