Трон императора: История Четвертого крестового похода - [215]

Потом Мурзуфл презрительно выкрикнул «Ха!», которое, однако, прозвучало совершенно неубедительно.

Грегор, объятый бешенством, побежал на Мурзуфла, словно собираясь стащить его с седла.

Мурзуфл в мгновение ока вытащил из ножен меч и небрежно выставил на уровне колена прямо на Грегора, так что если бы тот продолжал бежать, то оказался бы насаженным на острие. Других попыток защититься Мурзуфл не предпринял. Скажу больше, вид у него был самодовольный, и это самодовольство было нацелено на Бонифация: гляди, дескать, как сейчас уничтожу твоего величайшего воина.

Я пронзительно вскрикнул, когда Грегор грудью напоролся на острие. Он дернулся, словно получил удар в грудь, замахал руками, выронив меч и щит, потом попятился и повалился на булыжную мостовую, а из его груди вырвался хриплый стон.

Меч пробил кольчугу насквозь, но крови не было — ни на Грегоре, ни на мече. Грегор перекатился на бок, прижимая руки к груди. Он не мог дышать, но в остальном не пострадал.

У Мурзуфла от изумления отвисла челюсть, когда он осматривал кончик своего меча, словно видел его впервые. Потом он нервно посмотрел на Бонифация, который был ошарашен не меньше него.

Тем временем Грегор, которому по всем правилам давно полагалось быть мертвым, потянулся за своим мечом и начал подниматься с земли.

— Спускайся и сразись со мной, — приказал он низким, утробным голосом, так как все еще не мог сделать вдох.

Но прежде чем Грегор выпрямился во весь рост, Мурзуфл развернул коня и галопом скрылся за поворотом улицы, уведя с собой варягов, которые не отставали от него ни на шаг.

Грегор шатнулся к обочине, прижимая руку к груди, второй рукой он отмахивался от своих соратников по оружию, которые попытались подойти к нему. Бонифаций, по-прежнему стоя в воротах, пялился на него, разинув рот. Тут относительное затишье нарушил чей-то клич с корабля, Бонифаций отвлекся, вокруг снова зашумели, хотя противника поблизости не было.

Я подбежал к Грегору. Он затих и все так же прижимал руку к груди. От его строгого лица исходило странное сияние. Дыхание все еще давалось ему с трудом, но его это абсолютно не расстраивало.

— Знаю, что это, — тихо произнес он.

Я сунул руку ему за пазуху и вынул то, что туда положил. Развязал красный бархатный мешочек и достал кусочек закругленной кости размером с мою ладонь. Тонкие золотые зажимы, крепившие святыню к реликварию, были разбиты, но все остальное не пострадало. Невероятно, но тем не менее правда. Грегор потянулся к мешочку и достал пустой реликварий. Он тоже чудесным образом не пострадал, каждая жемчужина на своем месте, бесценный розовый рубин цел и невредим, мягкое золото без вмятин. Другой рукой я забрал у него реликварий, и с минуту мы разглядывали по отдельности святыню и ее золотое обрамление.

— Вот это и есть преображение, — наконец произнес я и протянул ему череп. — Это должно быть у тебя. — Я вложил ему святыню в руку. — Плод твоего паломничества. Остальное положу на место, если не возражаешь. Оно еще нам пригодится.

Я сунул драгоценность обратно в мешочек, а потом спрятал его за пазуху.

Грегор, по-прежнему еле дыша и по-прежнему сияя, почтительно поцеловал череп и бережно спрятал за пазуху — под рубаху, прямо у тела. И до последней секунды, пока святыня не скрылась под тканью, все пытался на нее посмотреть.

За следующие два часа армия франков почти целиком выгрузилась на сушу и промаршировала сквозь ворота Петриона. Грегор, хоть и не вполне пришедший в себя, продолжал командовать доверенными ему людьми. Если не считать взятия Галатской башни, я еще не видел его в своей стихии. Несмотря на мою ненависть ко всему воинскому, Грегор вызывал у меня благоговейное уважение. Он проявлял необычайную стойкость и силу духа, которая казалась совершенно невероятной у человека, истощенного постом и отказом от физических упражнений. Владел мечом с устрашающей грацией, разоружая врага чаще, чем нанося ему удары. Кидался в самую гущу боя, где, казалось бы, его ждала верная смерть, но всякий раз выходил невредимым. Прекрасно сплачивал отряды воинов и каждый раз обращал противника в бегство. Лично мне было ненавистно сознание того, что уважаемый мною человек обладает этими умениями, но все равно они изумляли меня. Я, жалкий лагерный нахлебник, бежал за воинами и видел, как они разбивали наголову все отряды греков и даже варягов. Потом они рассыпались по холму, с которого Мурзуфл прежде наблюдал за военными действиями. Молва о неуязвимости Грегора распространилась во вражеском стане, как греческий огонь. Целые отряды разбегались врассыпную при одном приближении рыцаря. Даже сомневаюсь, пустил ли он кому-то кровь в тот день.

Бонифация я выпустил из виду, хотя знал, что он пытается связаться с Дандоло и другими предводителями. Когда солнце начало оседать за горизонт, с вершины холма прозвучали трубы, давая воинам сигнал собраться на берегу. Грегор созвал своих людей и направился на вершину холма, в главный шатер.

Остаток дня и почти весь вечер были посвящены совещаниям, где все пытались решить, чего же, собственно, они добились и что их ждет завтра. На закате в равнинной части города, сожженной прошлым летом, созвали общий сход. Зажгли факелы, и сотни вельмож — кто пеший, кто конный — расположились вокруг наспех сколоченного возвышения, на котором восседали Бонифаций, Дандоло, Балдуин Фландрский и еще несколько предводителей. На ступенях, ведущих на помост, сидел Грегор Майнцский, герой дня, и смотрел на все затуманенным взором. Неподалеку от него отирался вездесущий музыкант. На этот раз меня никто не звал, но я настолько успел примелькаться охранникам Дандоло и Бонифация, что, скинув самодельные доспехи, я без труда устроился в пределах слышимости.