Тролльхеттен - [71]

Я больше не смотрю по ночам в окна. Мне неприятна луна — равнодушное светило с лицом мертвеца. Слишком много пакостей освещает она своим бледно-голубым сиянием. Эти вопли вдалеке. Да припозднившиеся прохожие, как ненормальные затевают свары и стычки, стоит им задеть легонько друг друга. Ни одна ночь не обходится без мордобоя под моими окнами. Приезжает милиция и начинает без жалости бить правых и виноватых.

Впрочем, правых там нет — одни виноватые. Мне интересно, что происходит ночами в участке? Куда они сажают задержанных?

Иногда мне хочется спуститься и принять участие в драке. Это безумные мысли, но они упорно всплывают из каких-то темных, полных нечистот, глубин мозга. Я стараюсь не обращать внимания, и этой ночью даже пробовал писать стихи, чего никогда не делал будучи в таком состоянии, как сейчас.

Написал, потом прочел и разодрал тетрадку в клочья. Всю. Целиком. Эти мрачные бредни полны крови и насилия. Но я не из-за этого их уничтожил — мои декадентские вирши обладают какой-то мрачной притягательной эстетикой. Хочется их смаковать.

Но нельзя смаковать убийство.

Наверное, со стихами законченно. Печально это сознавать, рифмуя слова, я всегда испытывал особое чувство. Некая возвышенность, ощущение дара, твоего дара, которого нет у других. Который делает тебя выше и утонченней их.

Который дает потрясающее по силе чувство нужности. Смысл жизни в созидании? Я согласен. Есть только я да корявые строчки на бумаге.

Тяжело будет от этого отвернуться. Но плодить монстров — нет уж, это не для меня. Пусть даже мои монстры живут на бумаге. Сон разума порождает чудовищ — подпись под химерической гравюрой.

Так вот что я хочу сказать. Мы во сне. Весь город во сне и активно плодит химер. Тысячи жителей бодрствуют и одновременно спят, и у каждого есть своя химера. Может быть, это они бродят ночами и воют на далекую луну.

Все, пора закруглятся, пока меня не унесло в полную метафизику. Сейчас попробую заснуть. Хотя, вряд ли это удастся — сон во сне, что может быть глупее?

Думаю, это все не может продолжаться вечно. Я очень на это надеюсь.

6

В попытке спастись Василий наткнулся на Евлампия Хонорова — удивительно одиозную личность. И, как большинство одиозных личностей, с потрясающей скоростью плодящихся в городе, Евлампий был совершенно безумен. Однако с Васьком его объединяло всего одно, но всеобъемлющее качество: они оба видели что-то, выходящее за рамки обычного.

Евлампий был бородат, носил очки с толстенными стеклами, из-под которых смотрели выпученные глаза безумного прорицателя. Лоб его был с обширной залысиной, а на затылке редкие рыжие волосы стояли торчком. Все это вместе придавало Хонорову такой экстравагантный вид, что прохожие почти всегда обходили его стороной, а местные гопники из числа ветеранов битвы при Дворце культуры не упускали момента, чтобы отловить его и навалять по первое число.

В тот вечер Василий быстро шагал по улице, бросал подозрительные взгляды на проходящих людей и строил планы на сегодняшнюю ночевку. Как бывалый конспиратор, Васек теперь каждый раз ночевал на новом месте, а, приходя на место ночевки, первым делом прикидывал пути отхода и возможности для бегства. Тактика себя оправдывала — за последние три дня его кошмарный преследователь так и не смог подобраться на расстояние видимости, хотя и кружил где-то недалеко. Может быть, тот внутренний радар, которым обладал ставший живым зеркалом Витек, все время настроенный на его напарника, дал сбой? Можно было как-то прятаться от него? Можно было вообще уйти из зоны его действия?

Вчера Василий пережил жуткий испуг. Он даже думал, что попался. Ночуя в разрушающейся пятиэтажке в Нижнем городе, он вдруг услышал шаги внизу. Кто-то поднимался по лестнице, и Васек привычно насторожился. Не то, чтобы он ожидал увидеть преследователя, нет, просто эта безумная новая жизнь, которую он вел, обострила все его скрытые инстинкты прячущейся дичи. Он вел себя, как кролик, услышавший приближение волка, как мышь полевка, дрожащая в норке, над которой принюхивается лиса.

А когда идущий достиг лестничной клетки, на которой ночевал Васек, то последний с трудом сумел сдержать вопль ужаса. Этот сгорбленный тяжелый силуэт, эта ненормальная улыбка, обнажающая заостренные зубы. Васек попятился назад и прижался к стене — неужели его догнали? Идущий поднял глаза и мучительную, долгую секунду (за которую Васек, казалось, постарел лет на пять) казалось, что у него в глазах мерцает и плещется зеркало. Потом это прошло, и Мельников понял, что просто свет из окна отражается в блестящих и лихорадочных глазах идущего.

Чувство облегчения, испытанное Мельниковым, было мгновенным и острым, подобно ощущениям больного диареей человека, дорвавшегося до вожделенного сортира.

Васек пропустил странного типа и без сил опустился на вымощенный дешевой плиткой пол. Только сейчас Мельников почувствовал, как сильно вспотел. Елки-палки, в этот момент он чувствовал себя почти счастливым — приговоренным к казни и каким-то образом выскользнувшим из-под топора палача. Пусть не навсегда, пусть ненадолго — но жизнь будет продолжаться.