Троицкие сидельцы - [3]

— Кого бьют либо обижают несправедливо, тоже не глядеть?

— Молод ты судить, что справедливо, а что несправедливо. На то сидят старосты на съезжих избах да дьяки в приказах, а ты должен подчиняться им.

— Так недолго самому безвинно батогов съесть, батя.

«Вот те и вырастил сынка в ласке да в холе, — горько пожалел Антип. — Отца не хочет почитать». Но вслух гнул свое, не показывая обиды.

— А ты не лезь, тебя и не тронут.

Мать быстро убирала со стола.

— Что же, в погреб спрятаться? Негоже так! — Он вскочил с лавки, резко двинул плечом.

Антип тоже поднялся. Мать испуганно смотрела на них, растерянная улыбка не к месту витала на губах.

— Отцу перечить?! — коротко вздохнув, выдавил Антип и шагнул к сыну.

Послышался быстрый топот сапог по крыльцу, хлопнула сенная дверь. Вошел небольшого роста крепкий парень лет двадцати пяти, в синей рубахе, перетянутой поясом. Светлые глаза глядели весело.

— Любовь да совет, от стрельца привет!

Антип кивнул головой, пробурчав приветствие.

— Заходи, Степа, кваску выпей. — Мать торопливо налила из жбана холодного, погребного квасу в кружку.

— Спасибо, Любовь Саввишна, — выпил одним махом. — Хорош квасок у тебя, добрый, едва не пиво ячменное. — Утерся рукавом, поставил кружку на стол, сел на лавку у стены.

— И чтой-то ты, Степка, не в полку своем, а здесь околачиваешься, — сказал Антип не очень приветливо.

— Отпустили домой наведаться, стариков утешить.

Антип стал расспрашивать, что слыхать там, у них в полках. Как тушинцы?

— Теперь тихо у нас стало, тушинцы все боле вино пить горазды, воевать ленивы. Наскочут иногда под стены, погорланят срамные слова, посулят легкую жизнь, облают царя Василия и ускачут. Стрельцы ворчат, особенно зажиточные, к лавкам торговым да к ремеслу беспошлинному тянутся, большие выгоды, конечно, теряют. Торговать легко и прибыльно: этого нет, того не хватает.

— А не войдет новый самозванец в Москву? — спросил Антип.

— Тушинский вор? Да нет! — горячо воскликнул Степа. — Хватит, одного пустили, так он за собой панов приволок. Нынче ученые стали, подметные листы не прельстят. И силой нас, конечно, не взять.

— А ну как самозванец вместе с иноземцами на приступ пойдет, сможете устоять?

— Конечно! Москва — как твердый орех, да только у него не одна скорлупа, а целых четыре: снаружи деревянная стена с земляным валом тянется на пятнадцать верст вокруг города — это Скородом; а внутри сначала каменные стены Белого города, потом стены Китай-города и в середине — Кремль. Такой орешек не разгрызть — зубы поломаешь.

— Какой ты храбрый, — сказал Антип. — И много вас, стрельцов, чтобы Москву оборонять?

— Да хватает, но и посадские, в случае чего, помогут. Глянь на Мишку, каков богатырь, да разве с таким сладит Матюша Веревкин[1] — тушинский вор?

Антип досадливо поморщился.

— Ты нас, посадских, не касайся. Вы стрельцы — с вас и спрос за ратные подвиги. Стой насмерть, а врага не пускай в Москву белокаменную. Вот так-то.

— Понятно. Это как в песне поется: «Дом горит, а я гляжу».

— Мой дом не горит.

— А если огонь близко заполыхает? Вот тогда и Мишкина сила понадобится.

— Вон ты куда гнешь! — закричал вдруг Антип, подскочив к Степану и махая руками перед его носом. — Твое дело ясное: сегодня в поход, завтра в поход, садись в осаду — и так до седого волоса. А мы живем по нашему, посадскому закону, и нечего моего Мишку смущать, в стрельцы сманивать! Без него охотников много на дворовое мессто да на денежное и хлебное жалованье.

— И что ты, батя, напраслину говоришь! — не стерпел Мишка, и Антип запнулся, оторопело повернувшись к сыну. — При чем тут Степа? У меня своя голова на плечах!

— Как это напраслину? — растерянно вымолвил Антип. — Тебя кормил да растил, а ты такие слова говоришь отцу родному, да еще при чужом человеке. Отцову честь не бережешь. Эх, ты!

— Батя, по глупости наговорил все, прости.

Антип махнул рукой.

— Чего виниться, коли сделаешь по-своему.

— Мишенька, сынок, — пролепетала мать, — не ходи воевать. Там убить могут до смерти аль поранить.

— Погоди слезы лить! — прикрикнул Антип. — Никуда он не пойдет! Никто его не отпустит!

Он знал, что из слободы не так просто уйти посадскому человеку. Это тебе не вольный промысел — живи где хочешь, иди куда глаза глядят. Попал в слободу, дал поручную запись, сиди смирно, выйти из нее нельзя, с Москвы не съезжай, так же и детям твоим, и внукам, и правнукам запрет остается в силе. Нелегко уйти из слободы, еще труднее — из Кузнецкой, из казенной. Как холоп крепится кабальной записью за боярином или за дворянином, так и посадский человек прикован прочней, чем железом, к своей слободе. И не кабала холопская, и выгод, конечно, много, а все ж одно только слово — слобода, а жизнь в ней не свободная.

— Ну, так мы пойдем, собирайся, Мишка. — Степан поднялся и направился к двери.

— Куда это вы? — Антип смотрел хмуро.

— Да погулять: людей посмотреть и себя показать, — ответил Степан.

Мишка быстро одел воскресный наряд, холщовую белую рубаху, расшитую красной пряжей по косому вороту и по подолу, подпоясался узким ярким пояском, и они со Степаном ушли.

III

Красная площадь шумела. Собравшаяся на ней толпа поднимала с земли облако пыли, повисшей над незамощенной обширной площадью. Жарко, на небе ни облачка.