Трое в подводной лодке, не считая собаки - [64]

Отец Онуфрий тоже поторапливал Сашку и Трифона. Всё чаще и чаще он появлялся в мастерской и смотрел с укором на то, как Саша внедряет прогрессивные методы труда и новый инструмент.

— Отче, не гони лошадей, — успокаивал его Шубин, — всё пока идёт по плану. Ты лучше езжай в свою деревню возле монастыря и строй работный сарай, вот по этому чертежу.

— А что ты говорил, про улучшения стана против того, что в Свято-Успенском монастыре стоит?

— Бронзы нет, — сказал Саня, — я бы для тебя всё, что хочешь, но увы. Ну ты подумай, может там у тебя в кладовках какие неликвиды завалялись, ну, старые подсвечники, кадила… кресты, в конце концов. Может колокол когда упал с колокольни и разбился?

Отец Онуфрий вильнул глазами. Саша это понял по-своему.

— А потом положим на место. Ну мы же не крадём, а только для дела. И, в конце концов, эта же бронза не уйдёт налево, она же в монастыре останется.

Отца Онуфрия корёжило. Пойти на разбазаривание монастырского имущества ему ещё не позволяла совесть. А тут перед глазами пример. Новый стан в Свято-Успенском монастыре исправно выдавал продукцию, а у них только какие-то подготовительные работы. Может зря он повёлся на Сашкины увещевания, может, не стоило гоняться за несбыточным, а построить такой же простенький стан? Но дело зашло слишком далеко.

— Есть пушка, — наконец выдавил он, — бронзовая. С польской войны осталась. Только как ты её плавить будешь? А может попроще станок поставить? Тот же работает?

— Прекрасно, — ответил Шубин, — как-нибудь расплавим. Было бы что, а уж как расплавить — мы придумаем. Я тебе, как человеку говорю, второй стан будет в четыре раза производительнее нынешнего. Зачем тебе раскидываться? И опять же, ты с сестрой келариней о чем договаривался? О двух станах для меня. Во! И тебе будет два стана. А может, у тебя и свинец есть? — ласково спросил он, — немного, нам чуть-чуть надо.

Тёмные коммерческие ходы отца Онуфрия Сашку волновали мало, бронзу он собирался сэкономить. Тем более, что брат келарь тоже ниразу не упускал попользоваться Сашкиными талантами, насчёт поучить своих монасей, да и за мельницу ещё не расплатился. И тут Саша был с ним полностью солидарен.

Пушку во двор всё-таки привезли, и Шумахер стал над ней колдовать. По крайней мере, острота проблемы хоть в чём-то была снята. Не считая всех остальных проблем. Слишком много навалилось. Он в той жизни никогда так не упахивался, как здесь. Ничё, уговаривал себя Саша, ещё чуть-чуть, маленько разгребёмся, высплюсь по-человечески. Он потёр ладонями лицо. Руку от этого паскудного гусиного пера сводило судорогой, бумага больше походила на обёрточную. Кругом засады. «В конце концов, главное, чтоб капилляр был, и вовсе не обязательно, чтобы это была нержавейка. Бронза, например. Пусть-ка Гейнц озадачится. Заодно и про капилляры ему расскажу», — думал Саня, мечтая о простом металлическом пере. О шариковой авторучке он уже не мечтал. «Дичаем, — продолжал он разговаривать с самим собой, — как же быстро мы дичаем! Пружины опять же нужны. Это Шумахер пусть работает. Пусть пашет, половой гигант». Играя на его непомерном, гигантском самолюбии можно было ставить перед ним абсурдные, с точки зрения его современника, задачи. И Гейнц вёлся. Благо, процесс закабаления Шнеллер-Шумахера шёл полным ходом.

Купчиха аккуратно уложила последние витки колючей проволоки вокруг судьбинушки шваба. Видимым успехом его похождений стало то, что их переселили в пустующий дом, а старуха Лукерья из приходящей прислуги превратилась в постоянную. Теперь дома была еда. Иногда. Иногда даже съедобная. Но на обеды к купчихе Саню уже не приглашали. И теперь Сашка вроде бы как находился на иждивении у Гейнца.

«Вот же ж, блин, — Саня корил сам себя, — стоило тут из себя невинную гимназистку изображать, высокими моральными стандартами бравировать. Жил бы, сейчас, как Гейнц. Как сыр в масле бы катался, а не питался бы сейчас объедками с праздничного стола. Я Чужой на этом празднике жизни». Кое-какое разнообразие в рацион голодающего Шубина вносила купеческая дочь, которую маманя оправляла понаблюдать за подворьем, пока Гейнц её обедал. Сам же Шумахер, по ему одному понятным резонам, концлагерь, в котором оказался, считал делом вполне естественным, и вырваться из застенков не стремился. Он со своим чудовищным самомнением принимал всё как должное. Никаких рефлексий не высказывал, и, Саша где-то подозревал, считал всё поразительным везением. Разговоры про полозья для кареты почему-то в последние недели возникали всё реже и реже, пока окончательно не затихли, тем более, что зима всё не наступала. Редкие снегопады сменялись оттепелями, дороги превратились в моря липкой грязи. Временами даже шёл дождь.

В это время, вообще-то, все порядочные люди готовились залечь в зимние квартиры, а вот Шубину было совсем не до этого. Но мысля не дремала, и однажды он добрался, наконец, до шерстобитной мастерской. В клубах пара ничего разглядеть было невозможно, слышались лишь мерные хлопки вальцов, да негромкие ругательства.

— Эй, кто есть живой? — спросил во мглу Саня.

— Слава богу, здесь все живые, — отвечали ему невидимые невооружённым взглядом люди.