Трое в подводной лодке, не считая собаки - [31]

— Так вотоночто! — воссиял отец солдатам, — какие же вы тогда иноземцы?

Тут же сообща постановили, что раз в Америке живут православные, говорят по-русски, присяги иностранным государям не давшие, то это никак не может быть заграницей, так что никаких пачпортов в Коллегии Иноземных дел не брать! В Москву не ездить тож! Решительный натиск на юридический казус кончился тем, что теперь поступать следовало вовсе по другому закону, а Косте и за ребят мог свидетельствовать любой помещик «или лицо, заведомо благонравное». На всякий случай полковник велел писарю поставить полковые печати на бумаги, и, когда тот замешкался, Костя успел тиснуть печатью на пять чистых листов. Когда-нибудь пригодится.

Рассказывать про свои ружья Костя не стал. Соблазн был, и великий соблазн. Но при Костиной категорической нелюбви к любым государственным институтам, он эту мысль выбросил из головы. До 1850 года русская армия серьёзных поражений не имела, а вопрос внедрения нарезного оружия — это не вопрос производства оружия — это вопрос политический. А политика, как верно считал Константин — дело политиков, и мараться в ней Костя не собирался.

Он заливался соловьём про несметные богатства Америки по одной причине: может кто-то когда-то соблазнится и пошлёт туда человеческую экспедицию, а не то недоразумение Беринга, когда тот выписывал круги возле Камчатки и американских берегов, и не ведал вообще, где он есть. Костя, может быть, и попридержал свой язык, если бы знал, что через несколько дней Пётр Фёдорович Мещерский отпишет в Санкт Петербурх своему брату письмо, в котором, в качестве курьёза, помимо прочего будет написано следующее.

«Порутчика Ефима Романова прикащик, апачского князца Гаяваты, сиречь Берёзы, сын младший, в крещенье Константин, ис Америки прибыл. Баял, от города Охоцка иль с Камчатки плыть на восход, до американского берега, именуемого Аляска, а оттель на полдень, седьмицы три или четыре. Земли там богатые, родят хорошо, сам-восемь, сам-десять, растут померанцы и дерево кактус. Наберегу живут людишки чинук, мирные, охочие к торговле. Железа, коней и порохового зелья не знают, рухлядь дёшева, за топор меняют семь сороков бобра. На Аляске живут тлинкиты и самоеды, голанцы их притесняют, отберают рухляди и золото. Голанцы бьют також невозбранно в наших водах морского зверя, и чинят разор пажитям. Рисовал мапу, где какие острова и берега, и где какие племена живут. Острова Гаваи, Аппонию, Сахалин и берега Китай, чертил також. На островах Гавайских ореха кокоса, что с голову младенца величиной, за тридцать пудов и протчий припас просили железный нож.

В лето 7156 казак Сёмён Дежнёв со товарищи и Алексеев Федот, московского купца Алексея Усова прикащик ходили собирать ясак с ламутских князцов. Прошли они от Нижнеколымского острога Северным океаном до стойбища Анадыря. Кочи те раскидало жестоким штормом, и оттого из семи кочей два унесло в Америку, где и поныне руские люди живут. Баял Константин, что меж Азией и Америкой пролив есть, а зимой ламуты и чукчи ездят на другой берег к своей родне по льду».

Господни мельницы мелют медленно, и теперь неизвестно, какую муку смелют из этих слов. Может, не будет приказа предателя Нессельроде о запрете ставить город Владивосток. А может и нет.

И вот теперь во всеоружии, то есть с бумажками, Костя ехал в деревню Бахтино, от хорошего настроения напевал мелодию из кинофильма «Хороший, плохой, злой», вернее, то, что должно было её изображать. Но больше, всё-таки, это походило на подвывание степного акына. Творчество Морриконе, как песни Фрэнка Синатры, Костя знал наизусть. Больше этого, правда, он ничего не знал, потому что у его соседа ничего другого и не было. С утра субботы Костин сосед располагался на балконе с четырьмя бутылками водки и катушечным магнитофоном, и до вечера воскресенья тосковал исключительно под этих исполнителей. Так что с юных лет любовь к зарубежной эстраде Косте прививали принудительно, а из современного как-то в голове ничего не держалось. Однобокость Костиного музыкального образования компенсировалась его энтузиазмом, на что каурая лошадка, нагруженная Костиным имуществом, неодобрительно косила глазом и прядала ушами. Белка, до этого бегавшая по придорожным кустам, оборачивалась и укоризненно смотрела на Костю.

На третий день, рано утром, он въехал в славный град Владимир. «Деревня деревней, — думал Костя, — одно название, что город. Татары его пожгли, поляки пожгли, теперь владимирцы пожгли. Самовозгорание. На этом круговорот должен закончиться». Полюбовался на чёрные провалы пожарищ, остовы печей и обгорелые срубы. Страшный пожар 1719 года, от которого сгорело 11 церквей, Гостиный двор, Земская изба и 79 дворов, превратил город в руины. Костя проехал до торжища, прикупить что-нибудь из свежего съестного, поиздержался слегка. Заодно узнать дорогу в сторону Судогды. Карты Генштаба, которые он изучал перед выездом, слегонца привирали. Не сильно, но в некоторых, весьма важных деталях. Города Кольчугина ещё не было в природе, а на него завязывалось слишком многое. Так что Костя положился на деда в указании маршрута, на собственный язык и божью помощь. Лучше всего было бы приказать кучеру, чтоб довёз, только вот беда, кучеров в наличии не было. Бояться Косте, в общем-то, некого, за исключением служилого люда, а точнее говоря, полной безнаказанности служилых людей по отношению к российским подданным. То, что позже называлось перегибами на местах. А с разбойниками разберусь, думал Костя.