Трое в подводной лодке, не считая собаки - [27]

Накануне он показался Саше слишком весёлым и говорливым. Ну, подумаешь, в субботу вечером человек решил отметить уикенд, это было Саше близко и понятно. И не встревожился. Показанные мастером творения не вызывали никакого сомнения в его квалификации. Только не знал, что всё им сделанное — продукт трезвого труда. То есть, сделанное в период ремиссии.

— Тварь козлиная! Гандон!

Вера в былинных русских мастеров разом потускнела. Саша выскочил во двор, ухватился за невысокую калитку, стал глубоко дышать, медленно выпуская воздух сквозь сжатые зубы.

— Я доброе солнце. Я доброе, ласковое, тёплое солнце! Я согреваю своим теплом окружающий мир. Я горное озеро в безветренную погоду. Я спокоен! Я, блин, спокоен, как гранитная скала! Пи-и-дар-р-рас! — прорычал он в завершение, а свирепый ментальный посыл в сторону алкаша должен был обеспечить тому жидкий стул до конца года.

— Отчего непотребно лаешься, сын мой? — услышал он.

Саша открыл глаза и на автомате сказал:

— Здравствуйте, батюшка. Аутотренингом занимаюсь, сиречь приобретаю внутреннее спокойствие, чтоб до греха дело не дошло.

— А отчего не молитву читаешь, а языческими словесами глаголешь? И что такое ауто… э-э-э… трениг?

Спокойными и строгими глазами[10] смотрел на него священнослужитель. «Монах, что ли?» — подумал Саша, в голове всплыло старое слово «чернец», но сразу же продолжил, чтоб хоть как-то сгладить свой дурацкий косяк.

— «Ауто» — это по латыни «само», «тренере» — упражнение, — соврал с ходу Сашка. — А молитву, подходящую случаю, по темноте своей, не знаю, оттого успокаиваюсь, как умею. Да и как не успокаиваться, батюшка?

Но монаха, похоже, такими наивными ходами с панталыку сбить было невозможно:

— Хм… Никогда не слышал такого слова. А что ж матерно ругался? Или других слов не нашлось?

— Да как не ругаться, батюшка? — взвыл Саша, — у нас и так глаз пристрелямши, — визгливо передразнил он столяра, — сучий потрох, а сам, скотина, в хлам! Шпульку! Шпульку выточить не смог! Вы знаете, что такое шпулька? Вот, полюбуйтесь!

Не давая монаху опомниться, сунул под нос ему то, что, по мнению столяра, должно было быть шпулькой. Батюшка взял деревяшку и покрутил перед носом.

— А ведь я ему рубль заплатил задатку! Рубль! Это что? Это! А он пьёт уже третий день, скотина криворукая! Не желаете ли полюбоваться? Милости прошу, — ёрничая, продолжал Саша, — к ихнему шалашу!

— Здравы будьте, отец Онуфрий, — попытался встать с лавки и поклониться столяр, но завалился на бок, разваливая и так собранный на живую нитку каркас будущего стана, да и более не встал. Он был не просто пьян, он был пьян мертвецки.

— У-у-у-у-у-у, ирод! Креста на тебе нет! — погрозил Саша кулаком в сторону Ерофея.

Отец Онуфрий хмыкнул и сказал:

— Пойдём из этих вавилонов. Пенаты, похоже, здесь бражничают вместе с хозяином. Это же Ерофей, крепостной из Дуброва, что за помещиками Сытиными. Руки золотые, но к пияцтву зело привержен. В том году на иконе Пресвятой Богородицы слово давал, что хмельного более в рот более не возьмёт. Но видать… Так что шпуля? Что в ней не так? Или она должна быть иная?

— Всё должно быть иное, и шпуля и челнок. Такой, чтобы по склизу внизу лопасти батана летал. В смысле, чтобы челнок летал. Так и называется, летающий челнок или просто самолёт.

— Э-э-э, а причём здесь шпуля?

— Так я и говорю, шпулька вставляется в челнок, а он летает…

— Хм… забавно. А как же челнок может летать?

Саша начал раздражаться, но подавил в себе животное. Чернец — личность неизвестная, рано ещё с ним ссориться. Он спросил монаха:

— Камень может летать?

— Нет, — ответил отец Онуфрий, не понимая, куда клонит этот странный мужик.

Саша поднял с земли камешек, подкинул его и пнул. Камень улетел вдоль улицы.

— Но летает, не правда ли? Э-э-э… не знаю, как вас величать, — про косность и зашоренность служителей культа Саша деликатно промолчал.

— Зови меня отец Онуфрий. А ты чьих будешь?

— А я Шубин. Александр Николаевич, к вашим услугам. Вольный механик.

Шестерни истории лязгнули, провернулись, вошли в зацепление, вовлекая в своё вращение и Сашу, и брата келаря, и всех, причастных и не очень. Отец Онуфрий уже мысленно потирал руки. Механик, господь бог услышал его молитвы!

Саша тем временем продолжал:

— Но пока на контракте у помещика Романова.

— Каких Романовых? Не Николая ли Павловича?

— Нет, Ефима Григорьевича.

— А, это у него дочь за Демидом Лежнёвым?

— Денисом. Вдова, три года уже.

Сашу эта проверка чуть не рассмешила. Такой примитивной она ему показалась. А отец Онуфрий подумал, откуда у тех Романовых деньги на наём механика? И, главное, зачем? Мельницу на их землях не построишь, разве что ветряную. Да и денег это стоит таких, что и более состоятельные помещики не могут себе это позволить.

— А скажи мне, Александр, что ты Ефиму Григорьевичу строить будешь?

— Так я ж говорю, стан ткацкий с летающим челноком.

— А что такого в том стане, что механика пришлось приглашать со стороны? Любой мужик сам себе делает, так спокон веку велось

— Видел я те станы, что мужики на коленке делают. Мой стан против обычного вдвое полотна даст, — ответил Саша, — а если ещё покумекать, так и вчетверо. Две девки наткут столько же, сколько и восемь.