Трое в новых костюмах - [31]

— Ну, просто войти в штатскую колею и… как бы спустить пары.

— А по-моему, чем парням вроде Эдди спускать пары, — проговорил Герберт, глядя тому прямо в глаза, — лучше бы вам, здешней публике, вспомнить о долгах.

— То есть как это?

— Точно не знаю, — откровенно признался Герберт. — Но только мне не по вкусу эти разговоры про «беднягу Эдди». Кто бы говорил. Я видел, как Эдди уступил свое место в шлюпке, когда мы не смогли удержать предмостное укрепление и срочно сматывались под минометным и артиллерийским обстрелом. И я видел, как Эдди… ладно, не имеет значения, — и он раздраженно замолчал.

— Слушай, ну а я-то тут при чем? — недоумевал Пеллит. — Я ему ничего не сделал.

— Знаю. Но тон ты взял, на мой взгляд, неверный. Я близко знаю Эдди Моулда, а вот вас, кто в барах ошивается, — нет. Или скажем иначе — я тоже здесь чужой, как и он. Пока!

Когда Герберт увидел на той стороне площади вывеску «Короны», раздражение его разом унялось. Вон она, слава Богу. Такой же бескомпромиссный в отношениях с самим собой, как и с другими, он стал анализировать, докапываться, откуда у него взялось это радостное чувство, и обнаружил, что причина в той девушке, в Дорис Морган. Ну вот, с ума, что ли, он сошел? Мало давешней перепалки?

И тем не менее, побывав в двух-трех местах по поручениям отца, а затем перекусив в кооперативном кафе, Герберт возвратился на площадь и неторопливо, как человек, старающийся не показать своего нетерпения, вошел в бар «Корона». Сегодня здесь сидело народу больше, чем в тот раз, когда он заходил с Аланом Стритом и Эдди; но Дорис Морган не было. Герберт обругал себя дураком за то, что понадеялся ее застать, за то, что хотел этого, и вообще сдуру он сюда явился. Тем не менее он просидел в мрачности над кружкой пива довольно долго. Люди вокруг его не интересовали, разговоры они вели идиотские.

К счастью, у него еще оставались кое-какие невыполненные отцовские поручения, они заняли время до самых пяти часов. Сеанс начинался в полшестого, но в кинотеатре был буфет — он уже работал, и Герберт выпил в нем чаю, а потом затесался в толпу женщин, молодых и старых, среди которых чувствовал себя глупо и неловко. В армии он пересмотрел уйму фильмов, но в английском кино, кажется, не был тысячу лет. Однако сейчас, может быть, конечно, из-за плохого настроения, попав в английское кино, он почувствовал себя вовсе не в Англии, а в Америке. У Герберта не было предубеждения против Америки и американцев. Когда случалось соприкасаться с американскими частями, он всякий раз восхищался особыми свойствами их армии, этой странной смесью непринужденности и распоясанности с великолепной инженерной эффективностью в боевых действиях; полной концентрации на поставленной цели с бестолковым страстным желанием получать на досуге от жизни как можно больше удовольствия. Нет, янки — ничего, неплохие ребята. Но все-таки непонятно, почему, если в Лэмбери завелся наконец свой кинотеатр, этот кинотеатр должен быть таким американским.

Киножурнал, правда, был отечественный, но самый комментарий, бойкий и язвительный, уже содержал сожаление по этому поводу. А остальное все пришло из Соединенных Штатов. Сначала короткометражный документальный фильм, выдержанный в серьезных тонах, втолковывал кинозрителям в Лэмбери, каких потрясающих успехов они добились в деле защиты американского образа жизни, иначе именуемого Демократией. Потом показали короткометражный комедийный фильм про некоего затюканного дантиста, его сварливую жену, необъятную тещу и занудного шурина, выставляющий на обозрение небольшой сочный ломоть этого самого американского образа жизни. И наконец, главное блюдо — полнометражный художественный фильм, длинная, но незамысловатая история про морских пехотинцев, принимающих участие в довольно шумных сражениях непонятно где, и про их любимых девушек, которые днем работают нежными сестрами милосердия, а ночи напролет отплясывают под джаз фокстроты и джиттербаги. Когда кто-нибудь из героев приезжает на побывку домой, он — или она — долго подымается по широкой белой лестнице, идет бесконечно длинными коридорами, покуда, наконец, не оказывается в уютной светелке в добрых сто пятьдесят футов от стены до стены. Морские пехотинцы либо парятся в темных джунглях, либо ищут укрытия от назойливого тропического ливня, на досуге же стараются забыться в ночных клубах мегалитической постройки, где одна эстрада и то уже размерами с футбольное поле. А девушки, правда, иногда ставят градусники и томно взбивают подушки, но с окровавленными бинтами и подкладными суднами дела явно не имеют — потому-то и веселятся без устали и трясут аккуратными локонами крупным планом на фоне знаменитого джазбанда. Ничего похожего на войну и армейскую жизнь, какой ее знал Герберт; если же это все и задумано как дорогостоящий пустяк, не отражающий даже американского образа жизни, то непонятно, зачем было доставлять его из Голливуда через океан в Лэмбери. Согласны ли с ним зрители в зале, Герберт определить не мог: они не аплодировали и не шикали, не выражали ни одобрения, ни осуждения — просто сидели молча, смотрели, слушали. Словно не развлечься пришли, а сидят в очереди на прием к врачу. Хотя они, наверно, и не рассчитывали на развлечение, просто убивали время — как и он. Английский образ жизни. Но на кой черт ввозить такое барахло?