Трое в новых костюмах - [26]

— Чуточку странновато, — ответил Алан, — тут замешаны вон те два портрета, но каким образом, я еще не разобрался.

— Не обращай внимания, — сказала она. — Лучше расскажи мне обо мне. Это тебе удается лучше всего, а мне необходимо как воздух.

— Не сейчас и не здесь. Тебе не кажется, что моя мать старается заинтересовать Дарралда моей особой? Я заметил, как он только что на меня взглянул.

— Конечно, старается.

— И напрасно. Я против.

— Ну и дурак. Смотри, как миссис Пентерленд бессмысленно улыбается. Дело в том, что она на самом деле близорука и ничего не видит, а очки носить не желает.

— И правильно. Это все равно что нацепить очки на здание Национальной галереи.

Бетти хихикнула. Но тут к ней обратился сидящий от нее по другую руку сэр Томас Стэнфорд-Риверс. И Алан остался без собеседников, потому что Маркинч в это время перебрасывался через стол громкими репликами с Билли Арран. Это был разговор двух посвященных. Уменьшительные имена и прозвища всех видных политических деятелей. Лондон, Вашингтон, Москва, Чунцин, Нью-Йорк, Париж, Рим — век воздухоплаванья, планетарный подход. Эти двое досконально знали все закулисные тайны. Рядом с ними Алан вновь почувствовал себя одним из многомиллионной толпы безответных простаков, не ведающих, что сулит им завтрашний день. Алан посмотрел через стол на Джералда — тот явно получал удовольствие от пищи, и вин, и от блестящего общества и выглядел еще массивнее и еще простодушнее, чем обычно. Добрый старый Джералд! Но кто они такие, эти Арран и Маркинч, чтобы все знать? Почему они, а не Герберт Кенфорд и Эдди Моулд и та девушка с авиазавода, которая тогда в Лэмбери так набросилась на Герберта? Почему не он, Алан Стрит? Разве их это все не касается?

Маркинч повернулся к нему.

— Простите, не расслышал вашей фамилии.

Голос у него звучал хрипло, устало.

— Стрит. С лордом Дарралдом сейчас разговаривает моя мать. А вон там сидит мой брат. Мы живем здесь поблизости. В Суонсфорде.

— Старая местная знать?

— Мне не вполне ясно, что это значит, но, пожалуй, можно назвать и так.

— Я родился в Ливерпуле, — сказал Маркинч, — вблизи Шотландской дороги. Трущобы — дай Боже. В тринадцать лет бросил школу. А эти зануды лейбористы говорят, будто у нас в стране невозможно добиться успеха тому, кто не из верхнего ящика. Посмотрите на меня. Самый нижний ящик.

— Да? — сказал Алан.

— Плетут сами не знают что. Любой человек, независимо от происхождения, у нас в стране может выбраться наверх, если только захочет.

— И если будет готов заплатить соответствующую цену, — добавил Алан, ему не понравилось, что этот тип вздумал его наставлять.

— Какую еще цену? — насторожился Маркинч.

— Ну, что стоят места наверху. Откуда мне знать, какую? Я не наверху. И даже не на подъеме.

— Чем занимаетесь?

— Только что из армии. Так что пока ничем — валяюсь по утрам допоздна в постели.

Из-за плеча у Маркинча выглянула Энн:

— Он отказался от производства в офицеры. И прослужил всю войну сержантом в пехоте, сражался в Северной Африке, Сицилии, Нормандии — всюду. И был…

— Хорошо, хорошо, Энн, — мягко, но решительно оборвал ее Алан. — Это никому не интересно.

— А вот тут вы не правы, — возразил Маркинч. — Мне интересно. Почему, объясню потом. — Он вынужден был отвлечься, потому что Билли Арран с той стороны стола пронзительным голосом потребовала у него подтверждения каких-то своих слов. И снова завязался через стол разговор двух посвященных. «Надо бы тебе слышать премьера, когда Лежебока соединил его с Вашингтоном!» В таком духе.

От портвейна Алан отказался, но выпил коньяку. Бетти тоже взяла себе коньяк.

— Ну, как пошло, Алан? — вполголоса спросила она.

Он наклонился к ней.

— По-моему, коньяк плохо на меня действует, — так же вполголоса ответил он ей. — Раньше я пил и веселел, ты, должно быть, помнишь, но теперь чувствую, что во мне рождается подозрительность и агрессивность.

— Очень жаль, — перешла она совсем на шепот, украдкой протянула руку и ущипнула его за мизинец. — Когда мы поговорим обо мне?

— Что это ты вдруг? В прежние времена тебе быстро надоедало, когда я принимался разглагольствовать.

— Только если это было не обо мне. И потом, я переменилась. Стала старше. К тому же я много лет общалась с одними дюжими молодцами, которые двух слов связать не умеют. А женщине нужно, чтобы с ней разговаривали, чтоб ее уговаривали. — Она повернула свою прелестную длинную шею и вопросительно посмотрела на Алана. — Только не убеждай меня, что армия тебя испортила и тоже превратила в человека, который не тратит лишних слов, а немедленно приступает к делу. Не убеждай меня в этом, милый!

— Хорошо, не буду. Твой отец смотрит на тебя свирепыми глазами, наверно, думает, что ты пьяна.

Она с ослепительной улыбкой взглянула через стол. А Алану шепнула украдкой:

— Нет, он этого не думает. Беда в том, что он сам сильно накачался. Понимаешь, он так и не оправился после гибели Мориса. А ему, бедняжке, нельзя много пить, у него ужасно высокое давление. От этого он чуть выпьет и начинает всех и вся поносить. Заводится от любой мелочи. Вот, например, мы катались верхом — кажется, вчера, — и он остановился потолковать с одним из младших Кенфордов — неинтересный такой парень, лицо унылое, вытянутое, нос длинный…