Трое в новых костюмах - [21]

— Это когда же и где ты пробовала? — спросил он нарочно обидным тоном, чтобы задеть и расшевелить ее.

— Ну что за глупости, Алан. Ты думаешь, я так и сидела тут все эти годы сложа руки? Я пробовала взять на себя женщин с детьми, когда поступали эвакуированные. Пробовала работать с мужчинами, помогала в столовой. Бесполезно. Я их не люблю. Стыдно, но ничего не поделаешь. По-моему, они тупы, неопрятны, невежественны. Еще пока у меня был Дерек, так куда ни шло. Я могла с ним отводить душу. Но теперь его нет, и я чувствую, что все бесполезно. У меня просто не хватает на них терпения.

— Не знаю насчет женщин с детьми, — медленно проговорил Алан, — а вот с парнями я знаком хорошо. Жил с ними бок о бок больше пяти лет. И конечно, ты права, они тупы, неопрятны и невежественны. Какими же им еще быть? Их же все время морочат и сбивают с толку. Вот познакомлю тебя как-нибудь со своим приятелем Эдди Моулдом, и если удастся его разговорить, ты поймешь. Но, с другой стороны, у этих парней — и у их жен наверняка тоже — есть свои очень определенные достоинства, свои замечательные положительные черты, которые не сразу и заметишь.

Он с вызовом кивнул в подтверждение своих слов.

— Какие, Алан? Ну, например? Ты только не раздражайся и не сердись на меня. Я из себя никого не строю. А вправду хочу знать.

Он вынул трубку изо рта. Осмотрел ее со всех сторон. И сказал:

— Ну, во-первых, у них под внешней грубостью, которая тебя, наверно, и отталкивает, прячется особая, своеобразная деликатность. Они никогда не скажут и не сделают многое из того, на что вполне способны наши знакомые.

— Если бы ты видел и слышал то, что довелось мне… — начала было она. Но осеклась: — Прости! Я слушаю.

— Один человек, — кажется, американец, — сказал: «Власть — это отрава». Ну так вот, эти ребята не отравлены. По-моему, это страшно важно, Ди. Они не испорчены изнутри. Им не свойственна беспощадность и… как бы это назвать?.. беспардонность. А ведь такие люди, как наша мать, тем более настоящие хапуги, не способны считаться с другими. Ты можешь, конечно, возразить, что этим просто негде было развернуться, так оно и есть, но факт тот, что среди них почти никто не стремится заграбастать себе больше, чем ему причитается «по честности». Это представление — «по честности» — заложено в самой их природе. И всякого в армии, кто разделяет его с ними, они признают за своего, даже если он строг и не знает снисхождения. Речь не о справедливости — справедливость абстрактна, это понятие образованной публики, а им надо, чтобы все было «по честности». Немцы это уразуметь оказались не в силах. Потому-то и наши парни не могли взять в толк, что за люди такие эта немчура, — считают, что у тех просто мозги набекрень.

— Бог с ними, с немцами, — сказала Диана. — Не хочу о них больше слышать. Конечно, тебе они видятся иначе. Я говорю про этих людей. Вы там были вместе, вместе воевали, естественно, что ты их понимаешь. Но на мой взгляд, они все такие тупицы — во что только не верят! Что только не говорят! И потом… они совершенно не стараются…

— Так у них же пока что не было возможностей, Ди, — мягко возразил Алан. — Им негде развернуться, надо зарабатывать на жизнь, как-то крутиться…

— Глупости! — неожиданно горячо прервала его Диана. — Наслышалась я таких разговоров и больше не верю ни единому слову. Крутиться, искать выход из положения приходится не им, а людям нашего класса, при наших очень ограниченных денежных средствах. А эти, о ком говоришь ты, не заглядывают и на неделю вперед, как только у них заводятся деньги, они обо всем забывают, и начинается — вино, футбольные пари, собачьи бега, любое барахло, что ни приглянется. Эвакуированные женщины, которых мы здесь принимали, были многие совершенные распустехи.

Алан улыбнулся.

— Не вижу тут ничего смешного, — рассердилась она. — И их мужьям тоже будет не до смеха. Если, конечно, они и сами не такие же, как жены.

— Такие же, наверно, — согласился Алан. — Человек научается заглядывать вперед, когда у него есть собственность, свое имущество. И тогда часто бывает, что он строит планы на будущее, а не живет настоящим. Все религии против этого. Ты же христианка, Ди, больше, чем я…

— По-моему, религия здесь ни при чем.

— Я просто хочу сказать, что именно эти люди, добродушные, терпеливые, отходчивые, скромные и не развращенные властью, и есть, по-моему, христиане. В них даже слишком много христианского, на мой взгляд. Они чересчур со многим мирятся. Чересчур редко приходят в негодование. Поворчат — и смирятся.

— Потому что не знают ничего другого, лучшего. И не хотят знать. Женщины обсуждают кинозвезд, мужчины — футбол. Наслушалась я их. Эвакуированные женщины даже не интересовались войной, хотя их мужчины были на фронте. Последних известий по радио и то особенно не слушали…

— Знаю, — сказал Алан. — Но нужно понять их точку зрения, поставить себя на их место. Эти женщины, о которых ты рассказываешь, они, наверно, считают, что известия по радио предназначены не для них. И голос диктора звучит не по-ихнему. И манера речи — чужая. Без соответствующих комментариев получается просто перечисление незнакомых географических названий и каких-то непонятных военных операций. Как если бы ты вдруг попала на университетскую лекцию по физике. А вот мужчины, с которыми я служил, войной очень даже интересовались. Притворялись, будто только о том и думают, как бы поскорее освободиться из армии, придумывали — на словах — разные хитрые способы выбить себе «чистую», как они выражаются, но это все пустая болтовня. Важно не что они говорили, а как себя вели. И потом вот еще что. Они почти никогда не разговаривают по душам, вот как мы…