Трое - [23]

Но сейчас ночь!

«Все это так, но я люблю ее. И никто не может убить во мне эту любовь. Любовь — это не премиальные для положительных людей; ее не дают за заслуги. Может, все это самовнушение, сумасшествие, или другая болезнь, но я не могу возненавидеть, хотя на то причин достаточно. Если она вдруг захочет вернуться, я наверное буду самым счастливым человеком в мире. Что из того, что у нее был другой, что люди меня осудят!»

Днем он вспомнил:

Это было в последнее утро, перед его уходам в армию. Он укладывал вещи в чемодан. Она лежала на диване и спокойно наблюдала. Даже не пошевельнулась, чтобы помочь ему. Ей все было безразличным.

— До свидания! — сказал он в большом волнении. Он чувствовал, что расстается с ней навсегда. Знал, что когда вернется, ее уже не будет.

— До свидания! — ответила она.

Ему хотелось в последний раз попытаться поговорить с ней. Но он понял, что разговор бессмыслен, его песня спета.

Никогда он не ненавидел ее так сильно.

Но сейчас ночь!

Точно такой же была ночь тогда в горах. Они остались одни на горной станции. Сторож спустился в город и оставил их ночевать. К полуночи ветер разогнал облака, очистил дорогу луне и усталый затих.

— Хочешь погуляем? — спросила она.

И повернулась к нему. Ее глаза сияли в полумраке. Какая улыбка, полная печального очарования! С каким восхищением, преисполненный невероятного счастья и нежности смотрел он на эти глаза, полуоткрытый маленький рот, смешные детские зубы, нежный овал лица…

Они идут.

Если вечер в горах был незнакомой сказкой, то ночь превратилась в фантазию. Мир предстал в новых красках. Лунное серебро растворилось в темном изумруде лугов, серовато-зеленом бархате неба, в полумраке леса.

Под ногами — буйная трава, дышащая весенней силой и страстью, живущая стрекотом цикад. Над ними — лес распустившихся буковых деревьев-исполинов, в роскошных шумящих кронах которых пели бесчисленные птичьи голоса, тоже буйно, в экстазе. И воздух, напоенный ароматом весны — ласкающий, опьяняющий, пробуждающий… И ясно различимый впереди гребень гор, и одинокие, словно ожидающие кого-то деревья, и далекий приглушенный звон колокольцев овечьих стад, и утопающая внизу, в светлой прозрачной дымке долина, и еще… и еще…

Никогда мир не казался ему таким прекрасным, таким щедрым, таким восторженным!

Разве это можно забыть?

— Скажите, может ли человек иметь две противоположные сущности? И даже если так, то почему он должен предпочесть темную светлой?

Днем его душу терзала ревность. Он жаждал возмездия. Отбросить мысли о ней? Заплевать ее? Побить? Убить?

Но сейчас ночь!

Осталось только страдание. Одно. И тем сильнее, тем мучительнее!

Нет, уснуть невозможно. Лежать — тоже. Надо что-то сделать. Почему сейчас нет войны? Какого-нибудь страшного сражения. Он бросился бы вперед, в атаку. Пусть ему дадут самое опасное задание, пусть его убьют, пусть изуродуют, пусть… Как прекрасна такая картина — он умирает, а она приходит сокрушенная, раскаивающаяся, влюбленная. Как бы выглядело ее лицо, когда бы она получила повестку о его смерти!

Но сейчас ночь! И войны нет!

Я должен ее видеть. Мы можем быть вместе! — говорит он себе. — Я должен ее видеть, пока еще не поздно!

Светящиеся стрелки часов показывают два. В три десять есть поезд в Софию. Времени как раз, чтобы добраться до станции. Но кто его сейчас пустит? Капитан! Он спит у себя дома! Может, пойти, разбудить? Нет, он просто убежит! Хватит рассуждать! Ему надоели рассуждения и соображения. Не всю же жизнь быть дисциплинированной точной скотинкой! К черту! Сейчас для него самое важное — она! Ну же!

Иван откидывает одеяло. Его обдает ночной холод, начинается дрожь, но все же он встает. Теперь уже ничто не сможет его остановить. Дезертир ли он? Вечером он уже будет снова тут. Просто нарушение дисциплины.

А капитан? Ему легко давать советы и рассказывать басни.

Дневальный удивленно смотрит на него. Те, которые идут в уборную, не надевают на себя столько. Эти ученые, иногда — того.

Иван молниеносно одевается, не успевает застегнуть пуговицы и быстро выскакивает наружу. На освещенной территории казармы никого нет.

Его решительность вдруг исчезает.

— Зачем? Зачем? — спрашивает он себя и замедляет шаг.

Он представляет себе, как застает ее дома, сладко спящей… с другим. И снова спрашивает себя:

— Зачем? Зачем?

Где пройти? За арсеналом? Опасно. Он может сделать «обходный маневр». Времени до поезда достаточно. Можно пройти и мимо штаба. Его не заметят. Кому придет в голову бежать из казармы? В последний момент он может сесть без билета.

— Зачем? Зачем?

Чтобы убить ее и себя. Пусть они оба перестанут существовать, отягчать землю. Он сделает это без колебаний.

— Зачем? Зачем?

Его шаги становятся все медленнее. Словно кто-то высасывает силы.

Быстрая тень летит за ним.

— Ванко! — Это Сашо. Он преграждает ему дорогу, босой, в трусах. Его разбудил дневальный.

Словно плотина прорвалась в груди Ивана. Он весь дрожит, силы уходят. Он падает в руки товарища.

— Брось, Ванко! Не стоит! — говорит Сашо, а сам весь кипит. — Слушай браток, это же самые последние твари! Подметки твоей не стоят!

Бесконечная преданность другу выливается во взрыв: