Трое из сумы - [16]

Я понимаю, что подобные печатные слова не взятка. Про вас так скажут – откажетесь? Душевные слова! Прямо-таки приглашение посидеть «на троих» на зелёной травке волжского бережка. Тёплые слова!

Даже Владимир Войнович сподобился высказаться про Серёжу, что он «являет собой тот, уже редкий, если не сказать штучный, тип образованного пьющего (смягчим: выпивающего) и несколько старо-модного русского человека, который мог произрасти только в глубинке, столичного уровня испорченности пока не достигшей.

…Боровиков сам по себе. Об искусстве пития и закусывания он пишет со знанием дела, с большим вкусом и почтением к процессу, там и сям подчёркивая (это его собственное открытие в медицине), что без вредных привычек жить вредно, а без питья невозможно.

…Читать её (книгу) хорошо за полночь, на кухне, пригубливая (но не глотая залпом) из рюмки холодную вод-ку, умеренно закусывая, думая о прочитанном, отвлекаясь и время от времени уносясь мыслями неизвестно куда».

Оно и верно, боровиковские размышления «В русском жанре» – о жизни, об истории, о классиках, о старой и новой словесности, – такие вроде бы «домашние», якобы «неотделанные», будто бы неожиданные, как за-годя подготовленный экспромт, полемичные, но, казалось бы, без злобы, явной самоуверенности, гранича-щей с наглостью. Вернее, всё это есть, но присутствует дозированно, хорошо просчитано и основано на хо-рошей природной интуиции, а потому не раздражает. Сразу видно, автор – человек интеллигентный, остро-умный, с присущим ему спокойным юмором. Что бы он ни сказал, читатель смеяться не станет, а вот улыб-нётся обязательно.

Теперь без ежедневного обращения к запискам из жизни усердного читателя Серёжа уже, полагаю, не мо-жет убедить себя, что жизнь прекрасна. Главное – без иллюзий. Другие, мол, впадают в депрессию, а я вот лежу себе читаю, как в детстве. Да, талант никому не нужен, но профессионал всегда найдёт, как напеча-таться.

Я нисколько не осуждаю Боровикова. Уже по одной той причине, что все, кто любит книгу, мне дороги, – од-на школа, один саратовский филфак. Мысли, которые появляются у Серёжи после чтения, и впрямь иной раз мне интересны, нравятся. «Войну и мир», к примеру, он прочитал со вкусом. Даже если не соглашаться с ут-верждением Алексея Толстого, что литература рождается из винных паров под звон бокалов.

И рассуждать о необходимости стойкого иммунитета к всякого рода жизненным невзгодам и кризисам, по-лагаю, здесь, конечно, не стоит. Стонать, мол, потерял Серёжа всё, ради чего стоило жить, тоже не буду.

Боровиков, увы, не Гоголь, а я, слава богу, не Белинский.

Но об отношении к жизни несколько слов скажу. К литературе, правда, это отношение имеет касательное, однако…

Метаморфозы, происшедшие с Боровиковым, мне кажется, всё же сказались не только на литературной, но и на его нравственной эволюции.

Тот, прошлый, Серёжа, работая в журнале «Волга», уже будучи главным редактором, специально по почте посылал несколько раз мелькнувшему в периодике талантливому прозаику Александру Титову в неведомое село Красное Липецкой области бандерольки с лентой для пишущей машинки – в его глухих краях невозможно было её купить.

А нынешний… Напротив меня сидит за столом в опустевшей квартире Таня Машовец и делится горем:

– Умер Коля, я позвонила Боровикову. Но не услышала ни слова соболезнования. Они, сам знаешь, ровес-ники, дружили. Представь себе, Сергей мне в трубку говорил только лишь о том, как ему плохо, какой он уже старый и немощный. А раньше всегда, когда приезжал в Москву, останавливался у нас…

И в памяти у меня вновь всплывает фраза из письма моего однокурсника – «Жизнь закончена». Он ведь и Серёжин однокурсник. Обоим ещё по шестьдесят… Или уже по шестьдесят? Люди вроде бы разные, а ре-френ звучит один и тот же: «Жизнь закончена».

Ничего удивительного. Когда человек просит покоя, становится ко всему безразличен и равнодушен к вче-рашним друзьям, к жизни… Тогда, можно сказать, он умирает. Такова русская душа.

…Среди Серёжиных размышлений «В русском жанре» есть одно, на которое я не мог не обратить внима-ние. Процитировав известные слова: «Человечество смеясь расстаётся со своим прошлым», Боровиков до-бавляет от себя: «Но сегодня очевидно: не с прошлым, а с жизнью». Но мне смеяться не хочется! О ком он? О человечестве? Сомневаюсь – Серёжа умный человек.

Михаил Лобанов: «Победил русский народ!»

На золотом крыльце сидели

Царь, царевич, король, королевич,

Сапожник, портной –

Кто ты будешь такой?

Эти строки детской считалочки сами напрашиваются стать своеобразным эпиграфом к периоду, начавшемуся для меня осенью 1977 года семинаром молодых критиков. Нас было, наверное, десятка два или чуть больше того.

Вряд ли ошибусь, если скажу, что каждый, или почти каждый, из нас приехал в подмосковную Малеевку не столько на других посмотреть, сколько себя показать. Вышло наоборот. Себя показывать было особо нечем. Зато за пару недель приглядеться к другим, познакомиться, пообщаться, поспорить, определиться, кто союзник, а кто противник, выпить и задружиться – явилось самым полезным, а может, и единственным резуль-татом семинара.