Трое и весна - [56]

Тая лежит с широко раскрытыми глазами. Она напряжённо, до звона в ушах, слушает, что делается у неё в груди. Легкие размеренно втягивают и выдыхают воздух, который щедрым потоком тычет в окно, принося с собой терпкие, наводящие грусть запахи первых жёлтых листьев.

Тая терпелива, она будет ждать, и лёгкие в конце концов откроют ей свою тайну.

Далеко за полночь, когда на вокзале хрипло, будто недоспавшие петухи, подали голоса тепловозы, Тая вдруг почувствовала, как у неё в груди что-то проснулось, зашевелилось, легонько царапнуло коготками…

«Паук!» — ни с того ни с сего мелькнуло в Таиной голове.

Догадка была нелепой, но она, как игла, пронзила Таю. И перед глазами девочки так отчётливо возник наук, что она содрогнулась. Гадкий, волосатый, он лениво ворочал длинными, уродливыми лапами, а его огромная голова со злыми, зелёными глазами жадно тянулась к Таиным лёгким…

Пронзительный крик сорвал отца с кровати.

— Донечка, донечка, что с тобой? — в испуге повторял он.

— Паук… залез в грудь… страшный… — едва вымолвили Таины дрожащие губы.

— Какой паук? — ошеломлённый, спрашивал отец. — Откуда?

— Залез, когда я спала…

— Ох, выдумщица, — с облегчением выдохнул отец и покачал головой. — Тебе, наверное, приснилось. Ложись, подумай о чем-нибудь хорошем и успокойся. Нет у тебя в груди никакого паука.

— Есть… Я почувствовала, как он скребётся. Его зелёные, злые глаза…

— Приснился, приснился, — повторял отец и гладил Таину голову.

От тихой отцовской ласки девочка перестала плакать, только порой глубоко всхлипывала, и на самом глубоком всхлипе ей было почему-то больно в груди.

А отец начал негромко рассказывать. Не сказку — он их не знал. Он стал рассказывать про свой завод, откуда гигантские стальные трубы пойдут на газопроводы, которые пролягут через тайгу, болота, безводные пустыни, через степи и горы…

Тая и не заметила, как веки её смежились.

…Электричка быстро глотала зелено-жёлтые километры. Проносились мимо серые столбы с равнодушными, ко всему привычными воронами на их верхушках. Размазанными пятнами убегали назад деревья, за ними плыли золотые участки стерни, озарённые спокойным солнцем…

Но Тае ничто не было мило — ни повитый нежным маревом горизонт, ни нахохленные вороны, ни это умиротворённое, ушедшее на отдых поле. И чем дальше мчалась электричка, тем тоньше становилась нить, которая соединяла её с домом, ставшим ещё родней и ближе в разлуке.

Тая стиснула зубы, чтобы не заплакать, ей было жаль отца. Сперва он пытался её развлечь: рассказывал разные истории, шутил. А потом как-то сразу смолк, все смотрел в окно, будто увидел там нечто такое интересное, что и глаз не оторвёшь. Так молча и сидел он до самой остановки, где надо было им выходить.

Маленький полустанок — бетонная платформа и будочка. Сразу же за ними — устремлённые в небо сосны, стройные, тонконогие берёзки.

Стежка, усыпанная бурой хвоей, гасит шаги. Где-то неподалёку отрывисто тюкает дятел, неспокойно тенькают синицы. А над всеми этими ненавязчивыми лесными звуками плывёт несмолкающий шум хвои.

Тая впервые попала в настоящий лес и удивлённо озиралась.

Деревья, птицы, цветы тут были совсем не такие, как в городских даже самых густых парках. Там все живёт напоказ: каштаны гордо подносят свои пышные «свечки», мол, любуйтесь нами, розы жеманно выгибают лепестки, будто кичась своей красотой. Даже чахлая, неказистая трава и та тянется, чтоб её видели.

А лес жил настоящей, хлопотливой жизнью. Сосны неторопливо покачивали развесистыми вершинами. Дятел, когда Тая подбежала к сосне и постучала по стволу кулачком, сердито оглянулся на неё — не мешай, мол, — и снова принялся за дело, тряся разноцветной головой и ловко орудуя клювом на страх жукам-короедам. Даже шаловливая белка, которая в парке охотно летает по деревьям, восхищая всех своей прыгучестью, в лесу деловито сновала от орешника к толстенной сосне, нося в дупло орехи.

— А вон!.. Вон!.. — Тая захлопала в ладоши, и ноги сами понесли её к одинокому дубу, что могуче стоял между молодых дубков, как дед среди внуков.

У его жилистого корня важно сидел большущий гриб, надвинув на глаза большую коричневую шапку. А вокруг него — маленькие грибочки, тоже в коричневых шапочках. Таина рука потянулась к грибу, да так и застыла, едва дотронувшись до тугого корня. Девочке вдруг показалось, что грибочки испуганно прижались к грибу, обхватили его невидимыми маленькими ручками.

— Ой, да это же ихний батька, — прошептала Тая и скорей побежала прочь от этой семейки, чтоб, чего доброго, ей не навредить.

Она не заметила, когда оборвался сине-зелёный лесной коридор и, будто из-под земли, выросло белое здание, такое белое, что Тая зажмурилась.

А когда открыла глаза, то увидела возле чубатой сосенки двух девочек с чёлками, которые с откровенным любопытством смотрели на неё. Тая растерялась, оробела, опустила голову.

Девочки долго молчали. Наконец одна из них, в синем платочке, с ясными, как два тихих озерца, глазами, прыснула от смеха.

— Ой, Нина, глянь, что у неё на ухе!

Тая схватилась за ухо и сняла жучка. Вот чудак! Погреться, что ли, залез? Посмотрела на девочек и тоже засмеялась.