Трое и весна - [12]

У Саши Гудзика ещё в прошлом году отец пропал без вести, однако и Саша встревает в наш разговор, уверяет, что его отца послали на секретное задание и теперь он где-то в Германии такими делами занят, что рассказать об этом нельзя. Мы согласно киваем головами: на войне всякое бывает…

Только те, кто получил похоронки, молча отходят от ребят и берутся выручать коз — они так намотали верёвки на колы, к которым привязаны, что бедным ни шагу не ступить, не мекнуть.

Стало быть, на лугу мы не бьём баклуши, у нас занята каждая минута. И просто жалко тратить время на сто палочек.

Коля Гуринец всегда выгоняет свою телку на луг первым. Хата Коли совсем рядом. Телка у них какая-то ненормальная: как только услышит Колины шаги, бьёт рогами в дверь сарая. Ну а его мать и старшая сестра с утра до ночи, как все взрослые, в поле: копают картошку, свёклу, спасибо, урожай хороший в этом году. Пока мы с козами и коровами собираемся, Коля уже костёр разложит, картошку в золу закопает.

И вчера так было, только Коля сидел на кучке порыжевшего бурьяна с таинственным видом и что-то прятал под собой. Мы, конечно, пристали к нему: покажи! Неужели отец прислал с фронта настоящую губную гармошку? Давно обещал. А Коля все загадочно щурится. Пришлось столкнуть его.

Мы разочарованно хмыкнули — под Колей лежал обыкновенный лук. Ну, может, потолще, чем наши, тетива сплетена в шесть нитей: и как ему удалось столько ниток у матери стащить? А в остальном лук как лук. Почему же он прятал его под собой?

— Видите? — показал Коля на лук и подбоченился.

Мы отвернулись. Посмеяться над нами вздумал? Ну, подожди, мы тебе припомним.

А Коля между тем срезал сухую камышину, тонко звеневшую на ветру, аккуратно обрезал. Спросил нас:

— Куда добьёт?

— Ну, может, вон до того обгорелого куста, — неуверенно сказал Виталий и показал на чёрный куст, хмуро торчащий среди жёлтой травы.

Мы ещё никогда не видели, чтобы так далеко летела стрела. Да ещё такая — из камышины! Стрелу всегда делают из сухой ивовой веточки с шариком на конце. А эта едва вылетит из лука, как её ветер сломает.

Коля деловито протёр тетивой желобок на камышине. Полез в карман, вытащил… пулю, осмотрел её внимательно, надел на кончик стрелы. Эта молчаливая торжественность подействовала на нас. Когда поднял лук, мы все задрали голову. И я увидел удивительно чистое осеннее бледно-голубое небо с тоненькими, как паутина, прожилками облаков. «Красота какая», — подумал взволнованно. Потому что с весны этого года, с тех пор как перестали донимать немецкие самолёты, задирал голову разве тогда, когда из-за ивняка наползала чёрная туча или появлялись хищные коршуны, а Алёнка, присматривающая за цыплятами, могла увлечься игрой, и нужно было бежать на помощь хохлатке. А так в небо не поглядывал — чего там не видел?

Коля сильно натянул лук. Зазвенела тетива, свистнуло, стрела блеснула на солнце жёлтым боком и вскоре… исчезла.

Мы открыли рты. Если бы стрела вернулась точно в то место, откуда её выпустили, она попала бы в чей-нибудь рот… Спустя минут пять воткнулась рядом в мягкий грунт, постояла, вздрагивая, и застыла в вертикальном положении.

Коля подошёл к ней, выдернул и сломал. А пулю снял и спрятал в глубокий карман. Мы бросились к нему.

— Где ты взял пулю? Как выковырял из неё свинец?

А Коля только развёл руками: мол, где взял, там уже нет. Соображайте, ребята, сами, где достать. А если не достанете, только у меня будет такой лук.

Пожалуй, не сдобровать Коле, если бы не раздался визгливый голос тётки Степаниды:

— Хвулюганы проклятые! Куда скотину пустили?

Мы бросились отгонять коров, коз, которые, пока мы смотрели чудесную стрелу, забрели в огород тётки Степаниды и выдёргивали кормовую свёклу, удовлетворённо хрупая.

Сколько мы в тот день перепробовали наконечников! И гвоздь втыкали в камышину, и в растопленную смолу, которую где-то раздобыл Саша, обмакивали. Летит камышовая стрела лучше, чем ивовая. И до чёрного куста долетает, вяз возле нашего колодца перелетает. А вот не исчезает в небе. Хоть плачь. Такой тугой лук делали, что вдвоём растягивали его, — все зря. Видна стрела, и все. Пулю ж раздобыть никому не посчастливилось, давно откатился фронт, все оружие, все патроны ребята растащили и либо растеряли, либо пустили в дело. Да и дядьки из военкомата много отобрали. Вон у Коли Гуринца забрали винтовку без затвора, гранату и даже мину. И уши Коле надрали. Наверно, пуля это единственное, что ему удалось припрятать. Здорово же он ею воспользовался.

— Не очень и здорово, — сказал Виталий, когда мы после обеда погнали свою рогатую вредную скотину на луг, ощупывая глазами тропку и все вокруг, мечтая наткнуться на пулю. — Если бы он додумался сразу после освобождения, то мог бы по самолётам стрелять. А ещё лучше, если бы в оккупацию: засел в кустах, идёт полицай — хлоп его! А сам — ходу.

— Да, — согласился я. — Это было бы здорово. А что сейчас? В пни стрелять.

— Пни, пни, — быстро глянул на меня Виталий. — Подожди… Ну-ка, побежали к пенькам возле нашего колодца.

Я подался за ним, не понимая, почему так заволновался мой товарищ. Взглянув на пень, понял — там виднелись вбитые нами после освобождения гильзы от патронов. Может быть, мы от нечего делать и пулю вогнали?