Троцкий. Книга 1 - [9]
Думаю, детские годы, когда в человеке многое закладывается на всю жизнь, оставили свою печать в сознании мальчика. Прежде всего, Лева Бронштейн с детства изнутри видел отношения людей, занятых тяжелым, изнурительным трудом. Записывая по указанию отца, сколько денег получено за пшеницу (кстати, через перекупщиков в Николаеве хлеб продавали за границу. Продавали, а не покупали, как десятилетия спустя), сколько пудов зерна крестьяне отдавали за помол, сколько получали десятки батраков, младший Бронштейн незаметно постигал суровые реалии жизни.
Другая грань детства тесно связана с матерью, упорно (и небезуспешно) пытавшейся привить детям тягу к знаниям, литературе, учебе. "Долгими зимами, — вспоминал Троцкий, — когда степным снегом заносило Яновку со всех сторон, наваливая сугробы выше окон, мать любила читать… Она нередко сбивалась в словах и запиналась на сложно построенной фразе. Иногда подсказка кого-либо из детей совсем по-иному освещала в ее глазах прочитанное. Но она читала настойчиво, неутомимо, и в свободные часы зимних тихих дней можно было уже в сенях слышать ее размеренный шепот"[6]. Кто знает, может быть, в эти вечера мать бросила те семена духовной культуры, которые дадут скоро богатые всходы на интеллектуальной ниве? А может быть, будущего марксиста поразит жизнь поденных батраков, приходивших сотнями к Бронштейнам на уборку урожая?
Босые, одетые в рванье, они работали за гроши. В обед им давали всего-то постный борщ и кашу, а на ужин — пшенную похлебку. Мяса не полагалось, масла — тоже. "Жильем служило чистое поле, — вспоминал Троцкий, — а в дождливую погоду — стога". Обездоленность этих людей с исколотыми ногами и печальными глазами не могла не произвести впечатления на наблюдательного мальчика. Может быть, у него возник комплекс вины: ведь нещадно эксплуатировали батраков его родители. Никто на этот вопрос ответить не может. Только сложная комбинация обстоятельств, влияние среды, непосредственное окружение, духовная пища могут способствовать определенному ходу мыслей человека, формированию кристаллов личных убеждений.
Конечно, на становление младшего из Бронштейнов особое влияние оказала школа. Сначала это была религиозная еврейская начальная школа — хедер. Учился Лева неважно, у него не было тяги к священным текстам (в семье религия занимала лишь символическое место), и он плохо знал иврит, на котором велось обучение в хедере. Правда, тогда мальчик научился читать и писать по-русски. Едва овладев грамотой, он пристрастился писать стихи. Домашним они очень нравились. Детские поэтические опыты Троцкого, в отличие от сталинских, похоже, не сохранились. Со временем музыка поэзии навсегда уступит свое место музыке революции.
По настоянию матери в 1888 году мальчика отправили на учебу в Одессу. С помощью М.Ф.Шпенцера, родственника Бронштейнов, ставшего со временем крупным издателем на юге, Льва удалось устроить в престижное казенное училище. А это было непросто, так как существовала определенная квота на количество еврейских детей, принимаемых на учебу. Сам Троцкий в своей служебной автобиографии пишет, что "учился в реальном училище имени Святого Павла и все время шел первым учеником"[7]. Реальные училища от гимназий отличались тогда меньшим объемом гуманитарного образования в пользу естественных и математических наук. Тем не менее в училище реалист прочел многое из Толстого, Шекспира, Пушкина, Некрасова, Диккенса, Вересаева, Успенского.
В последующем Троцкий, работая над своим "Опытом автобиографии", усмотрит — явно преувеличивая — в одной школьной коллизии чуть ли не свой первый акт социального протеста. Речь шла о его конфликте с нелюбимым учителем французского языка швейцарцем Бернандом. Бронштейна временно исключили из училища. Уже после революции Троцкий сочтет этот факт столь важным, что отразит его в своей автобиографии: "Из второго класса был временно исключен за протест против учителя французского языка"[8].
Способности и трудолюбие сделали свое: Лев Бронштейн все время был лучшим учеником в классе по всем дисциплинам. Он отказался от спорта, прогулок, пустого времяпрепровождения во имя постижения наук. Легкость, с какой школьник быстро стал первым учеником, незаметно наложила отпечаток на характер Троцкого, дававший себя знать всю его будущую бурную жизнь. Он привык относиться к сотоварищам с некоторым превосходством, был очень самоуверен и настойчиво подчеркивал свое первенство.
В этом смысле интересны наблюдения Г.А.Зива, знавшего Л.Бронштейна в юные и молодые годы. Раннее знакомство позволило Зиву впоследствии выпустить книжку о Троцком. В ней он, в частности, писал: "…быть всюду и всегда первым, — это всегда составляло основную сущность личности Бронштейна; остальные стороны его психики были только служебными надстройками и пристройками"[9]. Забегая вперед, скажу, что это заключение Зива, как подтверждает жизнь Троцкого, не лишено основания.
Природа наградила Льва Бронштейна красивой внешностью; голубые живые глаза, пышная черная шевелюра, правильные черты лица дополнялись хорошими манерами и умением со вкусом одеваться. Им многие восхищались, а многие недолюбливали — талант редко кому прощают. Со временем осознание своей исключительности сформировало у Троцкого ярко выраженные эгоистические и эгоцентрические черты. Возможно, это способствовало и тому, что, будучи популярным, Троцкий не имел близких друзей. Ведь для человеческой дружбы главное — равенство, в ней не может быть должников и благодетелей. Троцкий еще с детства был не готов к интеллектуальному равенству. Пожалуй, он признавал более высокий интеллект лишь у Ленина. Но и то — только после Октября. Думается, что в этой черте его характера — один из истоков личной трагедии: Троцкий был согласен только на первые роли в истории.
