Трижды воскресший - [2]

Очутившись в темном подъезде, остро пахнувшем кошачьей мочой и дешевым табаком, Лена неожиданно заплакала. Домой, так она называла квартиру, которую для них с мужем снимал свекор, идти совершенно не хотелось. Там стояла пугающая тишина и безысходность. Она вдруг отчетливо поняла, что придется возвращаться обратно в ненавистную деревню, к окончательно пропившим разум родителям. Всю последнюю неделю, после того как от нее совершенно неожиданно ушел этот тихоня, этот вечный неудачник – ее муж, к какой-то не то старой, не то новой любви, Лена старалась держать себя в руках. Но, видимо, слишком много она ожидала от сегодняшней, не оправдавшей надежд, встречи с Олегом.

Уже сидя в донельзя прокуренном салоне такси, Лена поняла, что у нее есть единственный выход остаться в городе и жить, как сейчас, без материальных проблем – помириться с Юрой. Как бы противно от этого не становилось. Но как? Она даже не знала, где он сейчас и с кем живет.

«Подумаю завтра, – решила Лена, – прямо как Скарлетт О’Хара», – улыбнулась она, вспоминая некогда любимую героиню.

Он что-то почувствовал и оглянулся еще раз. Сердце тут же ухнуло и остановилось. Теперь она сидела на подоконнике в кухне и курила. Окно было распахнуто настежь, а тоненькие ножки в домашних носках ритмично ударяли по бетонной стене ниже оконного проема: «Тук-тук-тук».

Жена его тоже заметила и радостно замахала рукой. Она всегда провожала его на работу, стоя у окна, пока он не скроется в ближайшей арке. Но никогда прежде она не сидела в окне, находящемся на последнем этаже двенадцатиэтажного дома.

«Я жутко боюсь высоты, и к тому же у меня постоянно кружится голова».

Даже отсюда, снизу, было видно, как неуклюже она прислонилась спиной к оконной раме.

Сделав судорожный шаг назад к дому, он, срывая голос, закричал:

– Немедленно слезай! Упадешь!

– Что? Я не слышу! – Она попыталась повернуться к нему лицом. – Что ты говоришь?

– Слезай! – заорал он, но уже понял, что опоздал. Тяжело разворачиваясь всем корпусом, она разжала руку, которой держалась за раму, и тут же соскользнула с твердой опоры.

Он видел ее безуспешные попытки сохранить равновесие. Еще через секунду она сорвалась с подоконника и полетела вниз, недоуменно, словно спрашивая, как такое могло случиться, запрокинув голову и смотря прямо ему в глаза.

Денисов судорожно дернулся и тут же проснулся.

Постепенно силуэты ночного кошмара стали терять свои краски, а наяву он увидел золотой лес, прямо в центре которого находилось небольшое болото. Сочная желтая листва превосходно оттеняла сине-серое осеннее небо. Это великолепие ярко-желтого, лимонного и бордово-красного по замыслу врачей должно было поднимать настроение и настраивать на оптимистический лад. Иначе зачем бы они повесили прямо перед кроватью больного репродукцию с картины Федора Васильева «Болото в лесу. Осень».

Денисов поморщился, как от зубной боли. Картина ему не нравилась с самого начала, но сейчас, спустя десять месяцев постоянного, вынужденного ее просмотра, просто опротивела. Он уже не видел ни белоснежных цапель, грациозно стоящих в тусклой осенней воде, ни величественных деревьев, убранных янтарной листвой, ни похожих на рваную вату кучевых облаков. Взгляд был прочно прикован к болоту. Именно болото на этой репродукции и вызывало у Денисова острый приступ депрессии, даже при беглом взгляде на картину.

«Болото. Я попал в болото. Меня засосала больничная трясина. – И снова закрыл глаза. – Надо попросить, чтобы ее сняли, иначе я сам ее выброшу в окно», – решил он, невольно продолжая думать о проклятой репродукции.

«Окно». И тут же воскрес ночной кошмар.

«Господи, это никогда не кончится». Денисов с головой укрылся одеялом.

На улице стояла постоянная, изматывающая жара, но в комнате, надежно «охраняемой» кондиционером, всегда было прохладно.

– Пора вставать. – Медсестра бесшумно проскользнула в палату. – Доброе утро!

– Доброе! – буркнул Денисов, откидывая одеяло.

«Все равно сейчас в покое не оставят».

– Как спалось? Кошмары не мучили? – протягивая электронный термометр, поинтересовалась женщина.

– Конечно, не мучили, – белозубо улыбаясь, наврал Денисов. – Меня уже давно пора выписывать.

– Значит, скоро выпишут, – пообещала медсестра и вышла из палаты.

Мгновенно ее лицо из любезно-приветливого превратилось в высокомерно-надменное. «Никогда тебя отсюда не выпишут, дружок», и медсестра с видом человека, обладающего безграничной властью, неспешной походкой двинулась по коридору.

Светлана Федоровна пересекла маленький коридорчик и вышла на небольшую лестницу, ведущую на первый этаж. Судорожно огляделась по сторонам, но тут же с облегчением вздохнула. Хотя и работала она здесь давно, все равно боялась заблудиться в этой «иностранной архитектуре», к которой никак не могла привыкнуть. Все эти лесенки-коридорчики вызывали в Светлане Федоровне справедливое, как она считала, раздражение.

Она была из категории тех людей, которые всегда всем недовольны, и, может быть, поэтому в законные сорок три года выглядела на все шестьдесят. Маленький рост и тучное телосложение тоже особо не молодили, но, несмотря на это, Светлана считала себя очень привлекательной женщиной, к которой судьба была слишком жестока. Поэтому и испытывала постоянную злость, временами переходящую просто в ненависть, глядя на всех этих богатых, «заплывших жиром» местных больных, которые могут себе позволить здесь лечиться. Сама же она, дипломированный врач-невропатолог, работала в этой элитной клинике на берегу Красного моря только медицинской сестрой. Правда, она постоянно забывала, что ее месячное жалованье на этом месте было на порядок больше годовой зарплаты большинства врачей на ее Родине, откуда ей пришлось пять лет назад буквально сбежать, схватив с собой только самое необходимое.