Триумвиры - [31]

— Я пришел. Что тебе, Великий? — -спросил он пьяным голосом..

— Сейчас отправляется гонец в Рим, — оказал Помпей, плохо скрывая свое раздражение, — не пошлешь ли родным эпистолы?

Деметрий расхохотался.

— Родным? Скажи лучше — жене! Но теперь она едва ли будет спать с тобою… теперь…

Помпей побагровел.

— Молчи, — сдавленным топотом вымолвил он, — не доводи меня до бешенства…

— А ты щадил меня? Но я, раб, должен был подчиняться, теперь… Ну, не раб, а вольноотпущенник, — не всё ли равно? Ты взял у меня жену, а потом…

— Молчи, — повторил Помпей, едва сдерживаясь.

— Ты награбил в городах сотни тысяч талантов, ты получил от Тиграна…

Лицо Помпея исказилось — бросился к ложу и ударил Деметрия по лицу с такой силой, что тот, обливаясь кровью, свалился на пол.

Вольноотпущенник лежал не шевелясь. Помпей растерянно смотрел на него. И вдруг хлопнул в ладоши.

— Отлить водой, — приказал он взбежавшим рабам, — отнести в шатер и позвать лекаря.

Через час врач, римский вольноотпущенник, доложил Помпею, что у Деметрия выбиты два передних зуба и глубоко рассечена губа.

— Ничего, — засмеялся Помпей, — зубы вставит в Риме, — золота у него много, а губа заживет.

XXVII

Если первый заговор против республики кончился неудачей и замешанных в нем мужей спае Красс, то вторая попытка, после тщательной подготовки, могла удасться. Так думал Цезарь, договариваясь, года два спустя, с Крассом. Теперь богач почти не хитрил и смело стал на его сторону.

В Риме считали, что мысли Красса сосредоточены на способах обогащения, однако золото и серебро были средством для достижения власти. Железное упорство; с которым Красс шел к цели, удивляло Цезаря: казалось, ничто не могло остановить богача: где бессильно было золото, там решали лесть, хитрость и заманчивые обещания магистратур, а если и это не помогало — оставался удар кинжалом в темноте. Поэтому, когда Цезарь сообщил ему однажды, что Катилина готов выступить, глаза Красса засверкали:

— Пусть он станет во главе движения, — сказал он, — а мы будем руководить издали… Скажи ему, что средств на это дело я не жалел, не пожалею и впредь. Пусть он торопится, пока Помпей в Азии…

— А устоим ли мы против Помпея, если заговор удастся?

— Помпей опьянен на Востоке царскими почестями, и мы укротим его прежде, чем он высадится в Италии. Но не это меня беспокоит, — боюсь выборов. Если консу лами не изберут верных нам мужей, борьба станет трудной и опасной…

— Нужно поддержать Катилину…

— Верно ли, что на его знамени написана анархия? Цезарь пожал плечами: 

— Он готов бороться за плебс и, борясь, опираться на него.

— Неужели он популяр?

— Он ратует за неимущих и положит за них голову на жертвенник Беллоны… Хочешь увидеться с ним?..

Красс задумался.

— Сначала сам поговори с ним, а я появлюсь в нужную минуту…

«Хитрит, — подумал Цезарь, мельком взглянув на упитанное лицо сенатора, — но и я не дурак… Посмотрим, кто кого перехитрит».

Простившись с Крассом, он вышел на улицу. Было уже поздно — проходила третья стража. Рабы, освещавшие факелами дорогу, держали наготове мечи, опасаясь нападения из-за угла (случаи ночных убийств были нередки). Женщины избегали появляться по ночам на улицах, а мужи окружали себя вооруженной стражей.

Несколько домов на Палатине были еще освещены, и из одного из них доносились звуки кифар и флейт, разгульные песни женщин, пьяные голоса мужей.

Цезарь остановился: «Не зайти ли к Катилине? Если он пьян — незаметно уйду, а если трезв — узнаю его замыслы». И, оттолкнув раба, стоявшего у двери, заглянул в атриум. Амфитрион дремал на ложе, и Аврелия Орестилла, матрона с мужественным лицом и большими зеленоватыми глазами, пыталась разбудить его легкими ударами веера по голове.

«Завтра», — решил Цезарь и поспешно зашагал по улице.

Задумавшись, Цезарь полулежал в таблинуме. Светильни догорали, но он не замечал полусумрака, обволакивавшего предметы. Приказав рабам не беспокоить себя; он размышлял о Римской республике, потрясаемой борьбой сословий, и видел, что истинных аристократов уже не осталось, а все преимущества, которыми они пользовались, отошли в вечность; теперь каждый квирит мог добиваться любой магистратуры, « если он был богат, то и получить ее. Место прежних аристократов, заняли хищники, старавшиеся захватить доходы и сокровища республики. Что с того, что сыновья бедняков поступали на военную службу, обогащались в походах, а затем занимались торговлей, покупали себе виллу и рабов? Они не становились состоятельнее нескольких золотых мешков, подобных Крассу, но могли получить .подряды на общественные работы или военные поставки, переселиться в провинции, добиться в Риме трибуната, эдилата или квестуры. А против них стояли пролетарии — нищие, обреченные на скудную помощь республики: одни продавали голоса, другие становились клиентами, иные — соглядатаями, работавшими на аристократов и демократов. Подкуп и раздача милостыни праздной толпе стали законом: от власти грубых и скупых волопущенников-ростовщиков зависели плебей, торговец и сенатор, и можно ли было оздоровить общество, влить в его жилы спежую кровь, примирить сословия, когда зажиточные фамилии переходили на сторону аристократии, а популяры искали точек споры в среде италийского плобса и мелких торговцев?