Триумвиры - [101]

Антоний хотел возразить, но Цезарь поднял руку.

— Я утверждаю предложение Долабеллы не полностью, а частично, — продолжал император, — не всеобщее уничтожение долгов и квартирной платы, а скидку с нее, чтобы никто не мог сказать, что Цезарь несправедлив… Запрещаю отдавать в залог земельную собственность, приказываю оптиматам поместить часть денег в земельное имущество, налагаю обязательные займы на богачей и города и…

Он помолчал, взглянул строгими глазами на нобилей и прибавил:

— …приказываю продать с публичного торга имущество наших врагов, погибших во время гражданской войны… и, конечно, в первую очередь виллы, дома, рабов и сокровища Помпея и его приверженцев…

Вскочил, отбросил манускрипт и зашагал по таблинуму.

Дверь приоткрылась — заглянула Кальиуриия.

— Ложись, Гай, скоро рассвет, — шепнула она. — Я ждала тебя, ждала…

Остановился, топнул ногою.

— Нет, нет! Я усмирю их! — крикнул он. — Или же подвергну децимации!

Не понимая, Кальпурния смотрела на него.

— О ком ты говоришь? — спросила она, обнимая его. — И кого хочешь усмирять? Если помпеянцев, то не раздражай их: они усиливаются…

Цезарь засмеялся.

— Жена, не твоего ума дело рассуждать о политике! Сегодня помпеянцы и ветераны одинаково враги. И потому я должен усмирить вторых, чтобы победить первых…

И он направился к кубикулюму.

Легионы ворвались в Рим, не встречая препятствий. Не успели они пройти стадия, как перед ними появился Цезарь.

Лицо его было гневно. Он размахивал пурпурным плащом, который снял, услышав разъяренные голоса, и шел навстречу ветеранам в сопровождении Саллюстия, Мамурры и обоих Брутов (Антоний был в немилости).

— Воины, что вам нужно? — громко крикнул Цезарь, и ветераны остановились.

— Отставки! — загремели легионы.

— Хорошо, вы свободны…

Ветераны молча опустили головы. Они ожидали, что Цезарь, не могший обойтись без них, будет упрашивать, быть может, даже умолять, а он не дорожит ими и отпускает как воинов, которых легко заменить другими.

— Квириты, — сказал Цезарь, не называя их уже коллегами, — вы требовали земель и подарков, и вы получите их, но не раньше того дня, когда я буду идти в триумфе с другими войсками…

В задних рядах возник едва уловимый ропот и покатился, ширясь и нарастая, к передним рядам. Но не подняли голов седые ветераны, с подстриженными бородами и бронзовыми лицами, общий крик, похожий на стон, огласил улицы:

— Прости, император! Виноваты!

— Не позорь нас отставкою!

— Хотим называться «воинами Цезаря»!

— Воевать с тобою!

— Умереть под твоими знаменами!

Крики превращались в бурю голосов. Цезарь не разбирал уже слов — видел только преданные лица, детски-виноватые глаза, слезы на обветренных лицах… Ветераны расстроили ряды и, окружив его, целовали руки и плечи, умоляя о прощении.

— Прости, император, прости! — гремели улицы. Но Цезарь молчал, сурово сдвинув брови.

И опять они умоляли его, опять обещали умереть, если он прикажет.

— Накажи нас, — кричали ветераны, — наложи какое угодно взыскание, и мы с радостью подчинимся!

— Вспомни, император, Алезию, Рубикон, Корфиний! Вспомни Фарсалу, где мы разбили Помпея! Разве мы не сражались за тебя, нашего бога и царя?

«Царя!»

Это магическое слово разгладило морщины на лбу Цезаря… Он взглянул в преданные лица своих боевых товарищей и сказал:

— Коллеги, я готов вас простить, если вы поклянетесь, что никогда больше неповиновение не омрачит вашего рассудка!

— Клянемся, клянемся!

— Марсом, Беллоной!

— Юпитером! Цезарь продолжал:

— Но кто ответит за убийство трибунов, за покушение на Саллюстия, за грабежи по дороге в Рим? Кто? Вы, только вы! И я, ваш император, должен вас наказать по закону: ваши триумфальные награды будут уменьшены на одну треть!

Обрадованные прощением, легионарии кричали:

— Воля твоя, император!

— Мы покажем в боях свою доблесть! Полководец взмахнул плащом.

— Коллеги, завтра на рассвете в путь… Мы идем в Африку — бить помпеянцев!

Слышал ропот оптиматов, видел злые бледные лица, но, казалось, не замечал.

Он возвратился домой, провожаемый толпами народа, а вечером Мамурра докладывал:

— Нобили кричат, что ты, Цезарь, стал тираном, что мстишь раскаявшимся помпеянцам: ведь многие из них ожидали получить наследство погибших… Антоний оспаривает у всадников дворец Помпея и угрожает занять его вооруженной силою… Отмени, Цезарь, публичную продажу, иначе прольется кровь…

— Чья кровь? Моих врагов? Пусть льется, Мамурра, пусть льется! А постановления Цезаря не подлежат отмене.

Спустя несколько дней, председательствуя на выборах магистратов, он распределял должности и пропретуры между своими сторонниками и способствовал избранию консулами Ватиния и Калена до окончания этого года, а себя и Лепида на следующий год.

Голос его звучал несколько глуховато, когда приходилось перечислять провинции и назначенных магистратов:

— В Цизальпинскую Галлию пошлем Марка Брута, в Трансальпинской оставим Децима Брута, в Ахаию поедет Сервий Сульпиций Руф, в Иллирию — Публий Сульпиций Руф, а Азию — Публий Сервилий Исаврийский, в Вифинию — Панса, в дальнюю Испанию — Требоний, в ближнюю — Педий и Фабий Максим…

— А в Африку? — донесся чей-то насмешливый голос.