Стихи он писал и в своем кабинете, и дома, но больше всего любил сочинять по дороге с работы домой. Их ритм всегда соответствовал меняющемуся ритму его походки, и друзья говорили, что в его стихах «энергичная основа».
А вот сейчас стихи решительно «не шли», хотя замысел вполне созрел. Что-то мешало, настойчиво вторгаясь в его чувства и мысли. Невольно он стал прислушиваться. Ему показалось, будто кто-то в тумане идет за ним, то приближаясь, то отдаляясь, готовясь к какому-то действию. Он всматривался в туман, различал неясные фигуры людей. Кто из них? Сейчас проверим.
Трофиновский завернул за угол ближайшего дома и затопал на месте. Подождал минуту, две. Из-за угла никто не появился. «Почудилось».
Он пошел дальше. Через несколько минут где-то сзади послышались шаги, но он не оглянулся. Намеренно. Нельзя поддаваться миражам. В детстве он был трусоватым и потом потратил немало усилий, чтобы излечиться от страха перед темнотой и неизвестностью. Если кто-то действительно идет за ним с враждебными намерениями, он выдаст себя. Трофиновский вспомнил, как однажды повезло его коллеге Пинскому. Тот вел запутанное дело банды Воловика, которая умело заметала следы. Никто не знал, где находится ее «малина», с кем в городе бандиты имеют связи. Пинскому пророчили месяцы тяжелейшей «резины». А бандиты — и в их числе сам Воловик — в первый же месяц встретили его в подлеске у станции. Потом оказалось, что неверно сработала «наводка»: они приняли его за богатого цветовода из пригорода и надеялись выудить из его «дипломата» дневную выручку.
Пинскому пришлось маленько «попугать» незадачливых грабителей, а одному даже прострелить руку, но зато он доставил в ближайшее отделение милиции всех четверых, трое из которых держали сползающие брюки, так как их пояса нес следователь…
Трофиновский вновь вспомнил о стихах, как вдруг услышал торопливые шаги. Прозвучал негромкий щелчок. Трофиновский, не оглядываясь, замедлил шаг, ожидая, когда человек подойдет ближе. Но из тумана никто не показывался, лишь вдали смутно темнел расплывчатый силуэт.
Внезапно Трофиновский забыл, почему он здесь, почему не спешит домой, где мама уже разогревает пирожки к чаю. В его памяти настойчиво звучали строки: «Как луки, полусогнуты дороги, машины вдаль размеренно текут…» «Где-то я читал эти стихи, — подумал Трофиновский. — Наверное, в журнале. А как там дальше?.. „И он идет, уверенный и строгий, простой советской воин на посту…“ Да что это со мной? Это же мои стихи! Я их начал сочинять для милицейской газеты. Ну что ж, вполне приличные стихи. Вот только первая строчка не очень… Почему — „как луки“? Уклон, правда… В таком случае лучше: „С уклоном полусогнуты дороги“…»
Он взглянул на часы. «Чего это меня сюда занесло когда надо на троллейбусную остановку? Ну и крюк я сделал. Вот так засочинялся!» И он свернул в переулок, не обращая внимания на следовавшего за ним человека с полуоткрытым чемоданчиком, из которого высовывался раструб…
«О люди, люди, как трудно вам понять того, кто является не только Эталоном Нормы, но и выразителем ваших же чаяний и надежд! Вы бы только мечтали, а я совершаю и рискую. Но вместо благодарности — непонимание и злоба. Разве я стараюсь не ради вас? Разве не являюсь сейчас вашим духовным вождем? Где же толпы — тысячи и тысячи, которые должны нуждаться во мне и, затаив дыхание, с надеждой взирать на меня и мой аппарат? Где крики ликования: „Слава, слава, слава Величайшему из нас!“?
Слышу другое, совсем другое… Нарушаю закон? Почему? Профилактическое лечение не запрещено. Этот следователь? Но я не превысил никаких норм. Я только сделал так, чтобы он хотя бы временно забыл обо мне. Ведь нормально мыслящий сыщик не вышел бы на мой след. Значит, этот был ненормален, как и все баловни. Ишь ты, как рано стал „по особо важным“, да еще и пиит полупризнанный! Яснее ясного — требуется профилактическое лечение, восстановление нормы. В конечном счете, все должны быть здоровы, нормальны. Все должны быть равны — истинно равны перед природой и обществом. Тогда общество станет наиболее устойчивым, а все члены его наиболее довольными жизнью, в том числе и он сам. Когда поймет это, поблагодарит меня. Вождем должен быть только тот, кто олицетворяет Норму»
— Павел Ефимович, пост номер один докладывает — за прошедшие сутки никаких происшествий.
— Откуда вы звоните?
— Здесь на углу автомат.
«Да ведь это же по моему поручению милиция установила посты у квартиры балерины и сестры канатоходца! Как же я мог забыть? И зачем эти посты? Ведь он туда никогда больше не сунется. Что это со мной творится? Так можно искать его до „второго пришествия“. Неверна вся линия поиска. Необходимо другое — исследовать круг знакомых канатоходца, балерины, художника, выявить общих знакомых. Его надо искать среди них».
Трофиновский пришел на совещание к заместителю по уголовному розыску, где уже собрались сотрудники группы, с которой он сейчас работал. В углу, поближе к двери, пристроился немногословный, со скуластым, почти безбровым лицом и прижатыми к голове маленькими ушами лейтенант Синицын; у стола сидели голубоглазый, с обманчивой внешностью «маменькиного сынка» старшина Мовчан и энергичный, цепкий, будто собранный из пружинок младший лейтенант Ревуцкий, Трофиновский почувствовал, что все ждут его слов.
