Триумф и трагедия. Политический портрет Сталина. Кн.1 - [187]

Причины популярности Сталина в народе кроются и в невысокой политической культуре широких масс. Я об этом уже говорил, но хочу вернуться к этой мысли вот с какой стороны. Ленин в одной из своих последних статей "О нашей революции" писал, что для строительства социализма требуется определенный уровень культуры и нужно создавать предпосылки этого уровня. В данном случае мне хотелось бы подчеркнуть тот аспект этой культуры, который выражает взаимоотношение народа и власти. Сталин, как только почувствовал (а впервые он имел основания для этого в 1927 г. и окончательно — после XVII съезда партии в 1934 г.), что может стать "долгосрочным" вождем, тут же начал более всего заботиться о том, чтобы сделать этот символ привлекательным для людей. В ход пошли фильмы, книги, исследования о сильной личности, диктаторах, "прогрессивных" царях. Наряду с подлинно революционным искусством исподволь насаждались произведения, фактически абсолютизирующие роль отдельной личности. Сталин лично консультировал С. Эйзенштейна и Н. Черкасова, каким должен быть образ Ивана Грозного в одноименном кинофильме.

Нужно сказать, что популярности Сталина особенно активно способствовало окружение "вождя". Говоря словами Саллюстия, эти люди славословием "домогались благосклонности". Сталин был подозрителен, в каждом неосторожном жесте, слове, мысли он видел "знак", смысл, намерение. Есть доказательства, что рутинные, бессодержательные, апологетические статьи в честь его 60-летия, 70-летия Сталин тем не менее внимательно анализировал. Он просматривал наедине кипы журналов, книг, в которых писали о нем. Его тщеславие было ненасытным. Но он умел его скрывать на людях, поддерживая легенду о своей "исключительной скромности". Правда, несмотря на различные заголовки, эти статьи были очень похожи друг на друга. Например, Молотову подготовили статью "Сталин как продолжатель дела Ленина", а Микояну — "Сталин — это Ленин сегодня". Окружение знало об этой особенности "вождя" и соревновалось между собой в поиске эпитетов, возвышенных сравнений, исторических аналогий, которые бы, по мнению авторов, могли еще больше прославить "великого вождя". Сплошь и рядом "хвалителям" изменяло не только чувство меры, но и здравый смысл. В 1939 году, когда еще не были подведены кровавые итоги искоренения "врагов народа", помощники Сталина Поскребышев и Двинский писали о нем как о человеке, которому присущи "величайшая человечность и гуманность". В их статье "Учитель и друг человечества" есть такие слова: "Сталин вошел в революцию с образом Ленина в уме и сердце. О Ленине он думает всегда, и даже тогда, когда мысли его погружены в проблемы, подлежащие разрешению, рука его машинально, автоматически чертит на листке бумаги: "Ленин… учитель… друг…" Как часто после рабочего дня уносили мы с его стола исчерченные этими словами вдоль и поперек листочки".

Подобная сусальность должна была, по мысли авторов, воздействовать не столько на ум, сколько на чувства людей. О том, что это придуманная сусальность, я могу судить по такому факту. В архиве (фонде И.В. Сталина) хранятся самые различные бумаги, документы — от исторического значения до малозначащих записок. Сохранились там доклады, с которыми Сталин выступал на съездах партии, и одновременно записки вроде: "тт. Андрееву, Молотову, Ворошилову: Пора кончать. Закругляйте выступления. К четырем надо закончить пленум. И. Ст.". Так вот, в архиве есть и бумажки, на которых Сталин машинально, автоматически чертил совсем не то, о чем писали Поскребышев и Двинский. Вот на одном из заседаний Политбюро в руках у Сталина оказалась брошюра "О правой опасности в нашей партии". Сталин рассеянно слушал выступления и все время отвлеченно водил карандашом по обложке. Я переписал следующие слова:

"Сталин. Признавать. Учитель. О правой опасности. О правой опасности в нашей партии. Мухалатка. Частное совещание. Токио. Учитель. Сокольников. Рабочее издательство "Прибой". Огонь. Дискуссия. Молотов".

По машинальным записям, сделанным в конце 20-х годов, можно сделать лишь один определенный вывод: Сталин жил только борьбой. Утверждения Поскребышева и Двинского о том, что Ленин был у Сталина "в уме и сердце", механическими записями (увы!) не подтверждаются. Хотя я мог бы привести подобной тарабарщины немало.

Популярность Сталина стала вместе с тем и уродливой формой социальной самозащиты. Человек, не желающий навлечь на себя подозрения, в своих публичных выступлениях, разговорах не мог допустить промашки в отношении лидера. Любое, даже косвенное очернительство роли "вождя" кончалось трагически для неосторожного человека. Как мне рассказывал социолог А. Федоров, в конце 40-х годов в одной МТС на Витебщине произошел такой случай. После побелки помещения конторы собирались вновь развесить портреты на стенах. Молодой тракторист, зашедший с улицы, нечаянно уронил портрет Сталина, прислоненный к стене, и, пытаясь удержаться на ногах, наступил на лицо "вождя". В комнате было несколько человек. Наступило тягостное молчание. Затем мастер сделал трактористу резкое замечание. Как уж там развивались события дальше, я не знаю, но через три дня, сказал Федоров, парня забрали, и вернулся он лишь после XX съезда партии. Одна из машинисток в редакции районной газеты допустила ошибку в словосочетании "сталинский взор", вставив букву "д" ("вздор"). Больше ошибаться ей не пришлось. Она тут же исчезла.