Но отчего-то не обиделась на него, а только опять удивилась. Может быть, и она влюблена в него до полусмерти?
И он тоже влюблён в неё!
Однако и любя можно обидеться на человека. А Стелла не обижалась — некогда было, не до того.
Отец ей ни разу не сказал, что это у них всё временно. Но ведь чувствуешь! И оттого они жили, словно при прощании на вокзале. А там как? Все целуются, обнимаются, не жалеют своих чувств, не скрывают — тратят до дна. Потому что вот сейчас, через минуту человек и уедет!
Машка сказала сердито и сердобольно:
— Ты даже похудела со своим отцом. И глаза отчаянные — как перед обедом.
Стелла лишь засмеялась в ответ. А в сердце отозвался этот смех каким-то сладким и жалобном звяком. Дни пролетали быстро, и в то же время были огромны. Она спешила к отцу из школы и уже предвкушала, что он сейчас выкинет, что он ещё сегодня придумает. Она открывала дверь своим (уже своим) ключом, чуяла из кухни запах чего-то подгоревшего и слышала голос отца:
Нынче праздник воскресенья,
Мать лепёшек напечёт.
И помажет и покажет…
А покушать не даёт!
Ну что за ненормальная смехотура? Откуда он знал все эти штуки?..
— Слушай, есть идея. Мы поедем за город.
В окне смеркалось. И поэтому Стелла не без ехидства спросила:
— А у тебя фонарь есть?
— Фонарь мы купим… Давай завтра поедем, с утра!
А сегодня был четверг — до воскресенья два учебных дня…
— Знаешь, что хочу, — продолжал он, нисколько не замечая её растерянности. — Хочу взять тебя и не отпускать. Надоело мне, что ты куда-то уходишь, без конца чем-то занимаешься. Вот прикую на цепь, и будешь ты около отца, понятно? Как пожелаю на тебя посмотреть, так и посмотрю, как пожелаю тебя отшлёпать, так и отшлёпаю. Понимаешь, чего мне теперь надо?
От волнения Стелла не могла сказать ни слова и только смотрела на своего отца.
— Я ведь отстану, — наконец сказала она задушенным голосом. — В школе… закручусь…
— Брось ты, — засмеялся отец. — Отстанешь, потом догонишь! Закрутишься, потом раскрутишься. Чего ты боишься-то? Теперь на второй год вообще не оставляют!
Опять ей стало страшно, но тут же смешно, удивительно.
Она сунула в портфель недоделанные уроки — шут с ними! Побежала домой. По пути заскочила в свободный автомат.
— Машка! — и рассказала ей всё. — Ну, ехать мне, Маш?
— Едь, Романова, — ответила Машка то ли грустно, то ли обиженно. — Ты же всё равно поедешь…
Дома она как могла быстро побросала вещи в хозяйственную сумку. А куда денешься, рюкзака-то нет. Спешила, летала по комнатам, мечтая убежать. А Вани тоже почему-то не было… на её счастье… эх…
Оставила матери короткую записку и бросилась вон. Пути к отступлению были отрезаны, и она бежала, думая только об отце, бежала к их временному, к их чужому дому…
Отец ползал посреди комнаты, пытаясь установить палатку. Засмеялся, увидев Стеллу:
— Знаешь, так захотелось, просто сил нет!
Палатка, естественно, не умещалась. Наконец они все-таки обуздали её, установили эдаким полумёртвым пузырём, после сидели в зеленоватой духоте и смеялись друг над другом. А на самом деле от радости.
Зазвонил телефон. Стелла, вся в огне этой безалаберности, выползла из брезентовой полутьмы, взяла аппарат и вползла обратно. Отец снял трубку, подмигнул ей — оценил шутку. Крикнул весёлым голосом:
— У телефона!
Но тут же зло прищурился, словно снайпер, слушая, что ему говорят.
— Да я, спасибо, уже понял твою точку зрения.
Ещё помолчал минуту в этом напружиненном рысьем состоянии.
— Я?! Я-то даже слова не сказал, что у неё не моя фамилия. Хотя она записана в моём паспорте, в моём!
Тут Стелла поняла, кто звонит. И поняла, почему отец так долго и внимательно рассматривал подпись на её тетради. «Я почерк твой изучаю».
Наконец он молча передал ей трубку, сердито выполз из палатки — мол, не хочу мешать вашим задушевностям. Так у него это получилось по-мальчишески, что Стелла невольно улыбнулась, хотя не время было улыбаться, совсем не время.
— Стелла! Ты слушаешь меня?
На такие вопросы не знаешь, что и отвечать. «Да, слушаю» — как-то нелепо. Промолчать? А вдруг она подумает, что трубка ещё у отца. И Стелла кашлянула в ответ.
— Стелла! Ты вольна поступать, как хочешь. Тем более, что ты со взрослым.
«С отцом, мамочка. Я с отцом, между прочим…» А сама опять лишь кашлянула.
— Но имей в виду и моё мнение. Я решительно против.
Однако сказала она это совсем не решительно, а больше с отчаянием — чувствовала, что не может запретить. Она была как зайцы, которых спасал дедушка Мазай: кругом вода, а он сидит на кочке и лапки поджал. Действительно: Гора от неё ушёл, Стелла от рук отбилась. Ванька — мал. Какой он помощник? Да ещё отец как снег на голову…
Стелла выглянула из палатки. Игорь Леонидович хмуро курил, пуская пухлые, как из ваты, кольца дыма. Кольца ударялись о высокую решётчатую спинку стула и распадались в прах. Стелле жаль было матери. Но увы, куда жальче было себя, которая сейчас произнесёт: «Хорошо, я не поеду…» Она медлила, качаясь на грустных весах своей нерешительности.
— Стелла! Ну подумай, что же я Ване скажу! — Это последнее она крикнула шёпотом, хотя Ваньки не было дома, судя по всему предыдущему разговору.
