Нина отчего-то не чувствовала особого ужаса. Ну, трусила, конечно, немного. Однако не более того! Ведь ребята уже не маленькие. И она сама ещё, извините, молода!.. Так Нина могла бы сказать любой а́хальщице.
Но кроме того, но главное, она — в некоторой тайне от себя — знала что она… вольная!
А что же это за «вольная» такая?
Вольная? Значит, не растворяется в других, даже вот в собственных детях. Всегда остаётся собой. В чём-то сама по себе. Вот пользу приносить — это должен каждый, это правильно. И она, Нина Александровна Романова, пользу приносит. Пусть только кто-нибудь скажет, что нет! Заботится, дом в чистоте, ребята ухоженные, накормленные, воспитанные.
Но при этом она не хочет растворяться бесцветной каплей, быть мамой на побегушках.
А вот муж её Георгий умеет именно растворяться: на работе, дома… Да, несомненно, он и дома растворяется…
И тут она подумала: а ведь ребята чувствуют это! И потому они с ним… неужели правда с ним?.. Должна была сознаться, что да, больше с ним! Про Ванюшку открыто говорят: «В Георгия». Но ведь и Стрелка… в Георгия!
Значит, всё-таки я виновата?
Нет, не хочу на себя брать! В ссоре всегда оба виноваты, оба, понимаете?!
И ещё долго сидела в тёмной комнате, в тёмном и тихом городе. Думала, думала. Последний автобус проехал, собирая опоздавших. Светофор загорелся зелёным и погас до утра — больше некому было приказывать. Она всё сидела, забыв, в какую ей рань завтра вставать. Будильник тикал в углу — умник замедленного действия.
«В ссоре всегда бывают виноваты двое. Двое, а не один! Вы согласны?..»
Проснувшись утром, она стала вспоминать, что это за комната ей снилась с белой маскировкой. Оказалось, во втором классе у неё была подруга, скучная до ужаса. Это она жила в белой комнате с тем несусветным бюстом.
«Лажа чёртова», — подумала Стелла раздражённо. И тут же удивилась, как она с утра уже готова ругаться любым словом!
А дело в том, что за последнее время многое из её прежнего спокойствия потерялось, а пришло многое из Машинной резкости. Только Стелла этого ещё не сумела сообразить.
Вот и снова — едва вошла в класс, как услышала некое ржание и громовой голос:
— Привет, Романова!
— Привет, Кучаева! — рявкнула она в ответ совершенно автоматически. Но тут же: «Что это мы? — подумала. — Офонарели?» И села за парту несколько встревоженная.
— Ты чего, Романова? Алгебра не сошлась?
— Нормаль!
И сама забыла свою столь непонятную пока тревогу. Придвинулась к Машке, стала рассказывать про вчерашнее. Класс в это время веселился последние минуты и секунды — брал от жизни всё. Старая, как смерть, алгебраичка была одной из тех немногих учительниц, которых они не то боялись… не то уважали. 23 февраля и накануне Дня Победы она приходила в школу с орденом Ленина.
Говорили, будто она преподавала в Ленинграде во время блокады.
Но это сколько ж ей должно быть лет?.. Просто невозможно поверить!
Хотя чего уж проще — взять да узнать. Ведь встречаются с человеком пять раз в неделю. Но всё лень, всё как-то руки не доходят.
Она была совершенно седая, с большими, чуть навыкате серо-голубыми глазами, худая, бледная и на переменах курила в учительской «Беломор».
Стелла до прихода математички успела рассказать про вчерашний вечер. Но ответить ей Машка уже не успела. И начала отвечать сразу, как только математичкину власть перерубил звонок:
— Надо всё узнать, Романова. Надо ему звонить… Не бойся, я тебя прикрою.
Может, это и глупость, но Стелла сразу почувствовала облегчение, что Машка будет рядом. Уж она-то в случае чего как кошка вцепится!
А в случае, собственно, чего?..
Наконец они отсидели своё и вышли на волю, на солнце. Народ тут же распался, растаял, словно незнакомый, они остались с Машкой вдвоём. Побрели по тротуару. И сейчас же со всех сторон из воздуха к ним потихоньку стало стекаться волнение. Вскоре они передвигались в пространстве, словно две шаровые молнии. Особенно, конечно, Стелла.
А телефоны-автоматы с приветливо приоткрытыми дверями были как ловушки-громоотводы.
Почему это мышь попадается в мышеловку, вы никогда не задумывались?.. Нет, не из-за того только, чтоб в последнюю секунду жизни схватить зубами кусочек сала. Есть и поважнее что-то… понепонятней! Попробуйте постоять на высоком мосту, глядя вниз через перила. Стоишь, стоишь, и вдруг чувствуешь: прыгнуть хочется. И чем страшнее, тем больше!
Именно с этим вот чувством Стелла вошла в телефонную будку. Стала набирать номер — первые три цифры совпадали с её собственным телефоном. Значит, он жил, этот отец, где-то недалеко. Машка придерживала ногой дверь, чтобы не задохнуться в той будке-душегубке.
Гудок, гудок. «Альлё!» Голос был высокий, и «Л» он говорил особым длинным звуком.
Испуганно она посмотрела на Машку: что говорить ему — «ты», «вы»?
— Добрый день… Это говорит Стелла… — вывернулась.
«Романова» проглотила. И то была трусливая уступка. То была уступка ему. Ведь Романовыми их семья стала от Горы.
А он, видно, тоже волновался, этот отец. Принуждённо кашлянул:
— Здравствуй… Стелла… Ты где?
— На Плющихе сейчас.
— Тогда… минут через двадцать у памятника Толстому?
