И тут она — даже неизвестно, что сначала, — услышала слабый, но отчётливый писк половицы или учуяла запах свежего папиросного дыма. Это внизу, у себя в кабинете, работал Гора, четвертый человек в их семье. Он работал и курил. Натощак. Что ему, само собой, запрещалось. Но, по сути, серьёзного запрета быть не могло. Слишком рано Гора начинал работать. Кто ж там мог ему запрещать? Только что домовые.
Наверное, Гора сейчас стоял за кульманом — за чертёжной то есть доской — или сидел у письменного стола. Сегодня было воскресенье, и это он так, стало быть, отдыхал, проводил свободное от завода время.
Теперь надо сказать, откуда взялось странное имя Гора. Не Гора, как кажется, когда видишь это слово на бумаге, а Гора, Георгий Георгиевич Романов. Стелле, кстати, нравилось оно (как вовсе не нравилось её собственное, но об этом чуть позже), нравилось, что имя какое-то решительное и в то же время мягкое. Каким и был сам Гора — в неторопливости своей, в задумчивой улыбчатости, в полноватости и солидном росте… настоящий именно Гора.
А почему Стелла звала его по имени? Потому что Гора был ей неродной отец. Ваньке он был родной. И у Стеллы где-то был «настоящий». Она его не знала. Она его помнила кое-как и всё в равнодушных каких-то ситуациях.
Она его никем для себя не считала. А Гору считала своим отцом. Но так вышло, что он женился на Стеллиной матери, когда Стелле было четыре года — как-то неловко называть его «папа». И видно, самому Горе это было неловко. Ну и пошло: Гора да Гора. И когда Ванька родился и заговорил, он тоже: «Гоя» и «Ниня». Потому что нелепо было бы: «Гора» и «мама».
Стелла начала это как бы в шутку (взрослого дядю да вдруг звать просто по имени), а её раз-два и поддержали всей семьей. Так и покатилось…
Теперь почему сама она уродилась Стеллой… Да потому, что мода дурацкая! Тогда сплошь на свет появлялись какие-то Лолы, да Стеллы, да Джулии, да Франчески ненормальные.
И Ванька, между прочим, тоже был модой. Когда он рождался, московские родители — да и другие, конечно, — уже порядком ополоумели от всяких там Виолетт с Арнольдами и кинулись на Иванов, Федек, Егоров и тому подобные якобы очень народные имена.
Вот они и получились «два сапога пара» — Стелла и Ваня. Что-то вроде эклера под майонезом… Так всегда казалось Стелле и было предметом её немалых переживаний.
Вдруг она услышала вполголоса разговор, тотчас выскочила из постели, надела через голову платье, тихо приставила к окну табуретку и теперь, облокотившись на подоконник, могла видеть, что делается внизу.
Человек, длинный и худой, нескладный, в кепке, надвинутой на самые глаза, в штанах и пиджаке бывшего чёрного, а теперь линялого, коричневатого цвета, стоял перед окном Гориного кабинета, опершись на косу. Это был тот самый дядя Веня.
Гориных слов Стелла почти не слышала, а только дяди Венины, из которых никак не могла понять, о чём там у них беседа. Сплошные: «Ну да… ну это конеш… а куды мы денемся… ну, если так, тогда…» Он был, пожалуй, ещё медлительней Горы.
Лишь однажды Стелла услышала Горино слово: «Пожалуй, в главном ты прав, Вениамин!»
И не успела Стелла удивиться такой неожиданной серьёзности, как дядя Веня вдруг, без всякой секундной хотя бы подготовки, поднял глаза прямо на Стеллу:
— Вот и Стеша проснулась. Молодец! Утро доброе.
— Здравствуйте, дядя Вень, — с перепугу голос её был чужой и хриплый. Ну буквально ворона из-под крыши.
Опять что-то спросил невидимый Гора. Дядя Веня покачал головой:
— Откуда, Горушка! — И Стелле: — Ведь спят ещё там, ваши-то?
Стелла приложила палец к губам, кивнула. Ей не то чтобы действительно жаль было будить Нину или Ваньку. Но жаль было портить утреннюю тишину и утреннюю беседу. Хотелось сверху посмотреть на них, на всю эту картину. Именно одной. Пусть даже она и оказалась рассекреченной… Хотелось кое о чём подумать.
О дяде Вене, например. Как он поднял голову, словно услышал Стеллин взгляд. А ведь это получается не у всех. Только у чутких. Стелла даже специально тренировала в себе способность замечать незаметные взгляды… И потом: как он сразу понял, что Нина с Ванькой спят? Глянул на дом и решил: спящий…
Или уж это она слишком?
Дядя Веня между тем с сомнением и горестью покачал головой, словно опять услышал Стеллины мысли, затем вынул из кармана брусок и принялся за косу. Такой от этого звук происходит — ни на что не похожий: дзык-джик, дзык-дзык.
В их посёлке заведено: кому из дачников какая хозяйка продает молоко, тот и должен разрешать выкашивать свой участок. Их семья отдаёт свою траву тёти Машиной корове.
А у Романовых как раз много травы — сколько участка, столько почти и травы, потому что они ничего не сажают. Раньше, давно Горины родители сажали — остались намёки на грядки. А теперь как-то всё… каждый год собираются, никак не соберутся.
Мама говорит: «Мне картошки вашей не надо. Но три-четыре грядки овощей… Георгий, в чём дело-то?» Гора разводит руками: «А что я могу — подумай! Стрелка — барышня, я — начальник, Иван — лентяй несусветный, у тебя маникюр… Нет, ты скажи мне, кого заставить, и я сейчас же возьмусь за ремень!» Нина поворчит-поворчит, а там уж огородничать поздно. И опять всё лето бушует трава.
