Тринадцатая - [2]

Двенадцать рук, с кляксами на ладонях и с царапинами на пальцах, одинаково дружно поднялись над белокурыми, русыми и черненькими головками.

Ганя Сидоркина, тихая, маленькая крестьянка, дочь пришедшего из деревни в соседний город на заработки мужичка, подобранная год тому назад Валерией Сергеевной с жестоким воспалением легких в сыром углу подвала, произнесла:

— Мне нечего подарить бедной сиротке, но зато я буду застилать ее постель каждое утро и каждый вечер, обметать пыль с ее шкафчика и вытирать мокрой щеткой каждое утро пол около ее кроватки, чтобы ей не пришлось этого делать самой!

— А я ей буду рассказывать сказки! — весело крикнула смугленькая Наля, умевшая выдумывать чудесные рассказы, которыми она забавляла подруг.

— А я научу ее воспитывать куклу и приучать ее к порядку, — и Саша Кудряшова, или Саша-растеряша, как прозвали девятилетнюю, всегда все забывающую и рассеянную девочку, выступила вперед.

Все рассмеялись.

— Саша-растеряша может научить порядку! Как же!

Оля и Катя Хмуровы, две сестрички, восьми и десяти лет, очень похожие одна на другую, неразлучные, как два маленьких попугайчика, присоединились к своим подругам.

— Я ей наберу земляники в лесу, — сказала старшая Оля.

— А я поймаю зеленого кузнечика и посажу его для нее в банку, — вторила младшая сестрица Катенька.

— А он тебе, кузнечик твой, сядет на нос и отъест его, — засмеялась бойкая Софочка, отлично знавшая склонность Кати трусить, бояться каждого пустяка и плакать от страха.

Катя скорчила плачущую рожицу и сквозь слезы проронила:

— Кхи-кхи-кхи! Неправду ты говоришь, не отъест мне носа кузнечик!

— Кхи-кхи-кхи! — передразнила подругу Софочка. — Оттого только и не отъест, что примет его за еловую шишку! Видишь, какой он у тебя большой?!

— И совсем не большой, — запищала Катя, ощупывая пальцами свой носик. — О-о-ля, скажи, чтобы она не смела о-би-ж-а-ать! — плаксиво затянула она, обращаясь к старшей сестре.

— Не смей обижать! — коротко и строго остановила Софочку Оля.

— Не смей обижать, изволь молчать! Не хочу молчать, хочу сказать: Катенька-плаксушка, глупая девчушка, перестань реветь, будем песни петь, будем цветики рвать, ими новенькую встречать! — затараторила шалунья Софочка, имевшая способность говорить в рифму, стишками, к великому удовольствию всех остальных девочек.

Девочки тотчас же окружили Софочку и потребовали от нее продолжения шутки.

— А дальше как, а дальше как?

— А Дальше дома нет! Господин Дальше ушел на обед, — продолжала шалунья, — а когда придет домой — тут вопрос уже другой! — заключила она и неожиданно весело запрыгала по комнате.

Протиснулась вперед маленькая девятилетняя Сара Блюм, болезненная девочка с печальными глазами и голубыми жилками на висках, дочь бедного башмачника-еврея, имевшего свою лавочку в соседнем городе, куда Сару возили каждую субботу видеться с ее больным отцом.

— Мне папа всегда дает мятные пряники и карамельки, — застенчиво проговорила Сара, — и я не буду их кушать с этого дня, чтобы накопить их для новенькой! У меня уже припрятано немножко в моем шкафчике!

— Это хорошо, — произнесла Наля-сказочница и, помолчав с минуту, прибавила: — а какое у нее странное и красивое имя, у этой новой девочки! Кодя. Конкордия… В следующей моей сказке я назову точно так же одну заколдованную принцессу, — неожиданно решила она.

— Ее папа утонул в Черном море во время бури. Ах, как это ужасно — потерять отца и мать! Не правда ли, девочки? — сказала Наташа Чижова.

— Мы будем крепко любить ее! — прозвучал, как бы в утешение ей, голосок малютки Ляли.

— Она, должно быть, очень скромная и грустная, бедняжка! — шепнула Липа.

— Всегда печальная! — вторила ей Сара, которая сама редко смеялась, озабоченная болезнью отца.

— И плачет, верно, часто-часто, бедненькая! — подхватили сестрички.

Но внезапно десятилетняя Маня Кузьмина испуганно произнесла:

— Что ж это такое, девочки?! Этого нельзя! Никак невозможно! Не годится поступать в «Убежище» тринадцатой девочке! Подумайте! Ведь она будет тринадцатая!

— Ну да, тринадцатая! — подхватили дети. — Что ж из того, что тринадцатая?

— Да ведь число тринадцать — нехорошее число! — продолжала с жаром Маня. — Говорят, оно всегда приносит какое-нибудь несчастье. В тринадцатое число каждого месяца никакого дела предпринимать нельзя! Если вместе собрались тринадцать человек, то им нельзя за стол садиться, а то непременно кто-нибудь да умрет. И, стало быть, девочка, тринадцатая по счету…

— Стыдись, Маня, какие ты глупости говоришь! — прервала подругу Липа, считавшаяся самой разумной. — Не объясняла ли нам сама Марья Андреевна, что у Господа Бога все дни одинаково равны? Верить в какие-то несчастные числа — это, прости, пожалуйста, чепуха!

— Ай да Липа, молодец! Пристыди ее вконец, чтобы чушь не болтала, чтоб подружек не смущала, — скороговоркой затараторила Софочка.

— Верно говорит Липа! — вмешалась в разговор смуглая Наля-сказочница. — Если послушать Маню, так следовало бы бедную одинокую сиротку бросить на произвол судьбы потому только, что она будет в нашем «Убежище» тринадцатой!

— Стыдно, Маня, стыдно! — заговорили со всех сторон девочки.