Тринадцать осколков - [21]

Забалуев поглаживает бороду. Его взгляд останавливается на Мухине.

— Когда я был вот таким мальчонкой, — показывает он на Алексея, — первая мировая война шагала по планете. Думали, бах-трах — и кончится. Ошиблись. И вот эту боеприпасу я, брат, четыре года пулял… Добровольцем ушел на фронт-то. У самого Брусилова служил. Так что ты, паренек, мои познания не щупай. Я и сам могу пощупать тебя.

— Я не курица, — оскалился Чупрахин.

— А кто знает? В жизни, брат, иногда и человек курицей выглядит. Особенно в таком возрасте, — качает головой Забалуев в сторону Ивана, неожиданно присмиревшего.

Вечером, когда стихают выстрелы, окружаем Прохора Сидоровича и уже называем его не иначе как дядя Прохор. Расспрашиваем о первой мировой войне. Чупрахин, сбив на затылок шапку, обстоятельно допрашивает дядю Прохора об участии в ней Америки.

— Что ж, она, Америка-то, — рассудительно отвечает Забалуев, — как и все, тоже на немчонку пошла.

— С первого выстрела пошла?

— Чудак! — улыбается дядя Прохор. — Какая же Америка спешит с этим делом. Они, браток, эти самые Штаты американские, не шибко ходят на хронт. Они все бочком, бочком норовят…

— Буржуазия! — замечает Чупрахин. — Куда им до нас, русских. Вот прикажи мне, например, сейчас пойти в разведку и достать фрицевского «языка», я только скажу: «Есть, товарищ командир. Разрешите узнать, к какому часу вам доставить пленного? К восемнадцати ноль-ноль? Будет сделано». Американца другое интересует. Он вам прежде всего скажет: «А сколько это стоит, какие доллары я буду от этого иметь?» А награбленное они, наверное, здорово хватают? А? Дядя Прохор?

— Здорово, браток. Хватать они не опаздывают: воюют бочком, хватают наживу обеими руками.

Начинаем спорить: высадятся ли Англия и Соединенные Штаты в Европе, чтобы нанести удар фашистам во Франции.

— Все идет к этому, — проявляет свою осведомленность Беленький. — По этому поводу, говорят, идут правительственные переговоры. Скоро гитлеровцам придет крышка, время работает против них.

— Крышка-покрышка, — ворчит Чупрахин. — Не верю я этим американцам и англичанам. Они ведь за здорово живешь помощи нам не окажут. Империалисты делают все с выгодой для себя. Так я говорю, товарищ Беленький?

Кирилл, подтянув ремень, длинно отвечает:

— Если говорить с точки зрения стратегии, то есть основного удара, и учитывать политические события, которые сейчас происходят, то надо прямо сказать, Чупрахин не прав. Вот я, когда учился в институте…

— Погоди, погоди, — прерывает Кувалдин Беленького. — Прямо говори: выступит Америка на нашей стороне против гитлеровцев?

— А чего тут отвечать: все зависит от места, условий и времени. Понимаете, я вам сейчас разъясню…

— Пошел Философ петлять! И где его такой мудростью начинили? — удивляется Чупрахин и обращается к Егору: — Ты сам, Кувалдин, ответь: выступят они на нашей стороне?

Артиллерийский налет прерывает спор.

После обеда приходит Правдин. Нос у него заострился, фуфайка вся иссечена, рука по-прежнему на перевязи. Хочется подойти к политруку, усадить на разостланную шинель, сказать ему что-то хорошее, теплое.

— И чего этот проклятый фриц вдруг замолчал? — возмущается Чупрахин. — Не выношу тишины! Товарищ политрук, скоро мы двинемся вперед? Честное слово, не дело насиживать здесь геморрой. Что за стратегия сидеть в окопах? Мы же не какие-нибудь англичане, чтобы комфорт в окопах устраивать, правда, дядя Прохор?

Забалуев поглаживает бороду и жмет плечами:

— Не знаю, браток. — И добавляет: — Война долгая будет. Привыкай сидеть в окопах.

— «Привыкай»! — передразнивает Иван Забалуева. — Это вам не четырнадцатый год, отец! Сказал же: «Долгая!»

Он садится рядом с дядей Прохором, шепчет ему на ухо:

— Ты, видать, старой закваски солдат, но ничего, мы тебя перевоспитаем.

— Есть, товарищи, очень важное дело, — сообщает политрук. — Надо к немцам сходить — разведать. Кто из вас пойдет добровольно?

Некоторое время длится молчание. Правдин поправляет повязку. Забалуев посасывает самокрутку. Мухин теребит в руках ружейный ремень. Беленький смотрит себе под ноги.

Первым отзывается Чупрахин:

— Пишите, товарищ политрук: матрос Иван Чупрахин, это я, значит… Ну, что молчите? — кричит он на нас. — Языки проглотили?

Делаю шаг вперед. Правдин окидывает меня испытующим взглядом. Видимо, мое телосложение не внушает ему доверия.

— Он по-ихнему говорит. Очень может пригодиться, товарищ политрук, — поясняет Чупрахин. — Пусть идет.

— Я пойду, — поднимается Кувалдин.

— Пишите, — поправляет автомат на груди Мухин.

Дядя Прохор толкает в бок Кирилла, шепчет на ухо:

— Не робей, сынок, отзовись!

Горячая волна срывает с голов шапки.

— По местам!

Пригнувшись, мы разбегаемся по траншее. Артиллерийский обстрел длится несколько часов.

Ночью политрук, собрав нас к себе, рассказывает, как будем готовиться для перехода линии фронта, говорит, что группу возглавит Шапкин.

— Но это не сегодня и не завтра, — поясняет нам Правдин и лощинкой уходит на свой наблюдательный пункт.

9

С левого фланга, где находится Феодосия, доносится гул артиллерийской канонады. Он начался ранним утром, когда еще светились на небе звезды, и продолжается уже больше часа. Когда он прекратится, никто не знает. Одно только понятно — на левом фланге фронта идет бой. То и дело в воздухе появляются фашистские бомбардировщики. Они пролетают неподалеку, разворачиваются и идут в пике, сбрасывая на землю пригоршни черных, каплеобразных бомб, и тотчас за холмами вырастают столбы плотного дыма, который, колыхаясь на ветру, ползет в сторону моря.