Тринадцать осколков - [12]

Кирилл хватается за голову и начинает отчаянно тереть виски. Он всегда так делает перед чтением своих корреспонденции. Кое-кто пытается выскочить из землянки. Но Беленький спешит загородить собой выход:

— Товарищи, дело общественное, я, собственно, для вас же стараюсь.

— Ведь слышали же! — со стоном говорит Мухин.

— Пусть читает! — кричит кто-то из дальнего угла землянки. — Красиво. Читай, Кирилл!..

Беленький, сбросив шинель, протягивает вперед руку с листками.

— «Товарищи!» — с дрожью в голосе начинает он. — К вам обращаюсь я, мои боевые по Керченской баталии друзья…» Ну как? — спешит спросить Кирилл. — Понятно?

— Порви, — советует Егор. — Звону много, а толку мало.

— Как? — удивляется Беленький. — О диалектике есть? Есть. О стратегии упоминаю? Упоминаю. Нет, Кувалдин, ты плохо слушал. Возьми почитай…

— Правильно, он плохо слушал, — с серьезным видом говорит Чупрахин.

— Смеешься, — прерывает Беленький Чупрахина. — Совершеннейший баламут! Вот сейчас пойду к политруку, и он скажет: «Хорошо». Да, да! Разрешите, товарищ командир взвода. Я быстро…

— Иди! — отпускает его Шапкин.

После ухода Беленького в землянке вновь наступает тишина, но длится недолго — нарушает Мухин. Он вспоминает, как первый раз прыгнул с причала в воду и удивился: очень холодная.

— Неженка! — замечает Чупрахин, подбрасывая в печурку дрова. У Ивана быстрые, озорные глаза, курносый нос, чуть перекошенные губы; он задиристый, смешной.

— Тебе что! — в ответ басит Егор. — Моряк, можно сказать, первый министр у водяного.

— Бери выше! — не моргнув, режет Чупрахин. — С детства привычный к холодной воде. Когда мне было двенадцать лет, один дружок посоветовал обливаться холодной водой. Говорит: «Ты, Ванька, хилый, полезай в колодец и закаляй организм». — «Как же туда полезу?» — спрашиваю. Отвечает: «Пара пустяков! Садись в ведро, я тебя спущу». Согласился, дурак. Дело было вечером. Опустил и кричит: «Ванька, поболтайся там маленько, я отнесу воды домой!» Понес и забыл про меня, подлец. Сижу, совсем окоченел. И кричать боюсь — отец выпорет. И сам выбраться не могу. «Ну, — думаю, — пропала моя организма!» К счастью, в это время у колодца остановились старик со старухой лошадей напоить. Опустили ведро. Я, конечно, сел в него и молча держусь за цепь, боюсь слово произнести: как бы дед с испугу вновь не окунул. Только начал приближаться к срубу, как прыгну — и уцепился за край сруба. Старик как заорет: «Свят, свят, свят! Водяной!» Старуха — в обморок. Кони рванули в сторону. Беда-а…

— И ты проснулся? — замечает кто-то.

— Это правда. Потом отец так закалил мне ремнем одно место, что месяц не мог сесть. Ел стоя.

Бойцы смеются. Чупрахин, довольный своим рассказом, хитровато улыбается, поглядывая по сторонам. В землянку заходят Шатров и Сомов.

— Весело живете! — говорит подполковник и обводит строгим взглядом, кажется, вот-вот с его уст слетит команда. Он строен, подтянут, будто собрался на парад и забежал что-то сообщить нам.

Иван уступает Шатрову место у печки:

— Погрейтесь, товарищ подполковник.

— Спасибо. Не замерз. Скажите, кто из вас в Крыму бывал?

Поднимается Шапкин:

— Я.

— Где и когда?

— В поселке Владиславка. Родился там, но жить почти не жил. Мальчонкой уехал оттуда в Ростовскую область.

— Это и у меня бабушка родилась в Багерово, — хихикает Чупрахин, держа в руках полено.

— Шутки неуместны! — поворачивается к нему Сомов. — А вы, товарищ Мухин, где жили? — спрашивает лейтенант Алексея.

— В Развильном, что под Сальском.

— Значит, никто из вас не жил на Керченском полуострове? — продолжает подполковник.

Он прикалывает к стенке газету, на которой красным карандашом аккуратно вычерчена карта полуострова.

— Смотрите сюда. Это, — говорит он, показывая карандашом на черные кружочки, — населенный пункт Мама-Русская, это мыс Зюк, мыс Тархан, мыс Хрони, это крепость Еникале, город Керчь и южнее населенный пункт Камыш-Бурун…

Рассказав о населенных пунктах, прибрежных высотках, подробно охарактеризовав место высадки дивизии, нашей роты, он заключает:

— Запомните, все это пригодится. — И, повернувшись к Сомову, спрашивает: — Водку сегодня получали?

— Получали. Но все берегут, чтобы в море погреться.

— А закусить у вас есть чем?

— Найдется! — отвечаем хором.

— Тогда будем веселиться, что же скучать.

На импровизированном столике вырастает гора консервных банок, хлеба, сухарей, появляются кружки, раскрытые фляги.

— А за что же, товарищ подполковник, выпьем? — спрашивает Шапкин.

— За нашу победу! — звенит Чупрахин. — Что тут спрашивать! Помнится мне один случай…

— Погоди трещать, — останавливает его Кувалдин.

— Нет, товарищи, за нашу победу мы выпьем потом. А сейчас — за знакомство! Ведь мы как следует не знаем друг друга, а знать нам надо: в бой идем, не на вечеринку. Выпьем и поговорим.

Выпиваем по сто граммов. Сомов закуривает:

— Зовут меня Сергеем, а по батюшке Маркелович. Мне двадцать пять лет, окончил Тамбовское пехотное училище. В боях был мало, но был. Родом я из Воронежа. Характер у меня жесткий, люблю дисциплину, воинский порядок. Но в этом я не виноват, так воспитали в училище. Предоставим слово, товарищ подполковник, командиру взвода Шапкину.