Тринадцать: Оккультные рассказы [Собрание рассказов. Том I] - [41]

И долго еще видел я на горизонте удаляющийся, — казалось, поднимающийся все выше — зеленый огонь.

Море шумело. Над морем и лесом носились какие-то голоса.

Капитан Браун летел в свое последнее плавание…

ВТОРОЙ ПО БЛЕСКУ

Jupiter — judex justus

Над морем туман.

Не только вода — дюны, лес, весь берег тонут в его густой пелене.

Словно молоко разлито по всему миру.

Нельзя понять — утро, вечер, день. Вообще нет времени.

Только один молочно-белый туман.

И во мгле этой доносятся с моря какие-то звуки. Гудки. Это пароход борется с туманом. И еще один звук, словно звон отдаленной кладбищенской церкви. Звук этот хорошо знаком обитателям побережья. Это гудит буй-ревун, сторожащий вход в Двину. Красный буй с толстой головкой. Карлик-головастик.

Мне кажется, я и сам ухожу в какой то туманный мир, скоро сам растворюсь, превращусь в туманный образ…

Может быть, в лесу нет такого тумана? Сворачиваю на узкую дорожку, ведущую в дюны. Ничего не видно, кроме дорожки под ногами. Потом выступает из тумана какая-то хижина. Таких много на берегу — рыбаки держат в них свои снаряды. Обнесена она длинными шестами, на которых развешивают для просушки невода. Хижина остается в тумане. Впереди вырисовываются теперь две корявые сосенки. Одна слева, другая впереди, высовывая из туманной пелены свои костлявые ветви-руки. И что-то жуткое в очертаниях этих черных деревьев, призрачно выступивших из тумана и вновь проглоченных им. Дорога, превратившись в тропинку, идет вниз. Там туман гуще и белее. Наверное — болото. Я повернул обратно.

Туман все гуще. Солнце, очевидно, уже зашло. Разве разберешь? Снова вынырнули из тумана корявые сосны. Хижина.

И вдруг, словно обгоняя меня, пронесся протяжный вой. Он родился где-то в лесу и унесся к морю. Я прислушался. И снова коснулся моего слуха этот странный звук. Что это? Животное? Птица? — Нет — это человеческий голос — стонущий и протяжный…

Я постоял еще немного. Что-то жуткое было в этом звуке. Но он больше не повторялся.

Ну, да ведь там, за лесом, есть рыбачьи поселки… Когда ветер с той стороны, доносятся к морю собачий лай и петушиный крик.

А все-таки было жутко!

Яркое солнце ворвалось с восходом ко мне в комнату и решило обосноваться там на целый день: два у меня окна — на восток и на юг.

Я быстро вскочил с постели. Бог знает, сколько осталось еще таких дней: ведь сентябрь на исходе. Я взял краски и пошел туда, куда не пустила меня вчера молочная завеса. Сегодня нет и следа вчерашнего тумана. Так ясно, воздух так прозрачен, что не верится как-то вообще, что может быть такая мгла, как вчера.

«Золотая осень» — будет называться задуманная мной картина. Да, осень действительно золотая в лиственном лесу. Впрочем, это не лес, это — лиственный оазис в сосновом бору. Идешь по дюнам, густо заросшим брусникой, — много грибов здесь под осень — и вдруг натыкаешься на котловину. Между высоких дюн спряталась она. Глубоко внизу. Пересекают ее по всем направлениям тропинки. Посредине — жуткие окна. Наверху — сосны, только сосны, а там, внизу — березки, шиповник, барбарис. Ландыши и земляника.

Хорошо здесь весной. Но и осенью красиво. Бросила осень золото на березки и барбарис. И сверкает оно, это золото, под лучами осеннего холодного солнца.

Жутко здесь внизу. Не потому ли, что между дюн тянутся старые окопы, заросшие брусникой и мхом? Нет, не потому. Боев здесь не происходило. Здесь не хоронили никого. Были просто позиции.

Я выбрал хорошее место — каземат, на который легла сломанная бурей березка. Ниже — барбарисовые кусты, протянувшие свои ветки над болотной водой. Устроился и стал писать, слушая шорохи леса. И почему-то казались они мне в этот осенний, осиянный солнцем, день какими-то совсем, совсем чужими. Повсюду вокруг меня звучали эти незнакомые голоса.

О чем говорили они — я не знал, но о чем-то очень жутком.

Я рисовал эту рощу с жуткими голосами долго-долго. Придя домой, стал тщательно рассматривать свой эскиз. Настроение — по крайней мере, мне так казалось — удалось схватить. И все же для этого жуткого места как будто идет больше серый безотрадный день. Да, но ведь я хотел назвать свою картину «Золотая осень»? — Нет, серый день все же лучше. Пойду, взгляну на рощицу в первое ненастье.

Целый день был так же прекрасен, как много обещавшее утро. И, когда в небе зажглись Божии лампады, я решил прогуляться в рощу еще раз. Не знаю, почему меня снова тянуло в это место, увековеченное моей кистью. Мне захотелось посмотреть на него вечером. Пришло в голову, что там должно быть хорошо при луне.

Да есть ли у нас сейчас луна? Я посмотрел в календарь. Восход на сегодняшний день указан на 11.30. Последняя четверть. Я шел очень медленно. Да разве можно идти быстро в такую ночь, не останавливаться, не смотреть на звезды, отражающиеся в тихом морском лоне?

Сколько звезд, сколько звезд! Я не понимаю в звездах почти ничего. Знаю, есть там какие-то созвездия, но никогда не интересовался их именами.

Я художник. Могу передать на картине красоту звездного неба — но какое мне дело до названий звезд, усеивающих его! Так же, как мне нет дела до названий цветов, запечатленных на полотне моей кистью.