Тринадцать лет, или Сибирская пастораль - [17]

На бульваре вечером она встретила Машку с Витькой. На Машке была юбка по новой моде – с воланом, такая, что даже коленки было видно, – но это было еще полдела. На Витьке вместо пиджачка поверх тельняшки была американская летчицкая куртка, за скатку засученного рукава была как бы небрежно заткнута пачка сигарет-тоже, наверное, американских, с большим красным кругом на пачке. Даже прическа у него была теперь точь-в-точь как у большинства американских летчиков.

Наверное, в глазах у Ксенички был немой вопрос, потому что гордо державшая Витьку под руку Машка сказала:

– Американцы тоже есть-пить хотят, – а Витька с деланной ленцой достал свои сигареты и, закурив, довольно добавил:

– А то!..

Витьку Ксеничка тоже часто видела возле клуба авиаторов, но, по словам Машки – она все-таки не удержалась и на второй день все рассказала – самая золотая жила была прямо возле казарм, и там – по Машкиным же словам – было Витькино «законное место работы»…

* * *

Те новости, которые сообщили ему сегодня из Омска, напрямую из штаба ВВС, были не просто отличными – они были ошеломительными. Таких возможностей, такого простора для работы ему не давали еще никогда. Жаль только, что теперь, похоже, дело шло к тому, что придется менять насиженное место, а за полтора – да, полтора года он уже успел пустить здесь корни. Он вышел на улицу и стал на ходу раскуривать сигарету. Глубоко затянувшись и оглядевшись по сторонам, он только теперь заметил, что идет дождь, и спрятался под козырек у входа в соседнее здание.

В этом месяце им вместо привычных папирос выдали сигареты – в ярких пачках, но с совершенно отвратительным вкусом. «Как это союзники такую дрянь курят? – подумал он, убирая их в карман шинели, – Или специально для нас такие делают?» Разглядывая сигаретную пачку, он вдруг поймал себя на том, что совершенно по-дурацки улыбается. Остановившаяся рядом с ним под козырьком полная женщина, возившаяся с зонтом, подумала, наверное, что улыбка направлена в ее адрес, и, гневно поджав губы, пошла дальше, все так же пытаясь открыть непослушный зонт.

Он посмотрел ей вслед с прищуром и улыбкой – и, вдруг, повернув голову, увидел Ксеничку. Она шла прямо на него, совершенно не замечая, очень грустная, промокшая, и это было совсем не дело. Он махнул ей рукой и окликнул, и она, наконец-то увидев его, улыбнулась – хотя видно было, что все равно осталась грустной – и быстро подбежала к нему под козырек. Стараясь не подавать виду, он стал расспрашивать ее о каких-то пустяках, чуть ли не об этом самом дожде, и она отвечала – часто невпопад, и было видно, что что-то ее не отпускает…

…Было так здорово, что она его увидела, но она совсем не знала, как сказать то, что очень хотелось. Может быть, он заметил, а может, догадался – потому что вдруг посерьезнел и сказал: «Ну-ка, признавайся…» И она, как на духу, рассказала ему о своем дне рождения, который не состоится, потому что из-за работы папе нужно срочно ехать во Владивосток, и он увозит туда и маму, и ее – как раз именно сейчас. Хотелось еще рассказать о том, что у папы какие-то ужасные проблемы на работе, что мама с папой, все чаще, громко бранясь, обсуждают папины снабженческие дела, что, по папиным словам, мама не знает удержу в тратах, и поэтому они тоже ругаются, и что ей так грустно от всего этого… Но вместо этого, совершенно неожиданно для себя, она вдруг сказала:

– А давайте вы сегодня ко мне в гости придете? Ну, как бы на день рождения?..

Он длинно затянулся сигаретой и, чуть помолчав, спросил:

– А твои мама с папой против не будут?

Ксеничка искательно посмотрела на него снизу вверх и быстро сказала, что мама пошла к подруге гадать на картах и до вечера не вернется, а поздно вечером – точно не придет и будет только с утра. Папа тоже придет со своей работы неизвестно когда, и… – она еще хотела сказать, что ей страшно вечером одной в квартире, и что можно будет взять мамины любимые чашки, а если Митя захочет выпить – папин графинчик и самые красивые рюмочки с золотым ободком – но замерла и просто посмотрела на него, снизу вверх…

…Она так смотрела на него – совсем еще по-детски наивно, и говорить «нет» было нельзя, а сказать «да» нельзя было тем более…

– Знаешь, – он щелчком отбросил подальше, в дождь, окурок, – у меня есть другой вариант… – Молча и с надеждой она смотрела на него. – Может быть нам посидеть с тобой где-нибудь?

– Правда? – она доверчиво глянула на него снизу вверх, изумленно и восторженно распахнув глаза.

– Конечно, правда. Куда ты только захочешь. Извини, я не приготовил подарка, но…

– А… а в «Гардению» можно? – прошептала она чуть слышно, заливаясь краской до ушей.

– Ну конечно! – он чуть усмехнулся. – Только давай зайдем домой, а то я в затрапезе.

– Пойдемте тогда скорее! Видите, дождь уже перестает! – она ухватилась за его руку как за спасательный круг, а дождь на самом деле и не думал заканчиваться, но столько счастья было в ее глазах и голосе, что он не стал возражать – и они пошли к дому…

Уговор был, что они переоденутся, и он зайдет за ней через час. Сам-то он только сменил китель на новый, «генеральского прямо сукна», как уверял его тогда старенький портной-правда, с тесноватым воротом, да сырую шинель на кожаный плащ. Хотя он и прибавил еще минут двадцать к запланированному часу, но все равно поспешил, и когда, спустившись, позвонил, то услышал из-за двери быстрый топот босых ног и спешное Ксеничкино «Сейчас, сейчас!» Усмехнувшись, он спустился чуть ниже, приоткрыл окно на площадке – холодные капли барабанили в железо подоконника, брызги летели на площадку – и закурил. Сигарета как раз заканчивалась, когда наверху хлопнула дверь, и раздался негромкий голос: – Я готова, пойдем?..