Тринадцать этажей - [5]

– А что?

– Как что, ты думаешь, они не работают?

– Работают они примерно так же, как и все остальное здесь.

Виолетта пригубила кофе. Все еще слишком горячий. Какое-то время подруги молчали.

– Мы погибнем при пожаре, да? – наконец спросила Мари, и обреченность в ее голосе была притворной лишь наполовину.

– С какой стати «мы»? Лично я отправляюсь на работу.

Мари бросила на подругу испепеляющий взгляд, но та ничего не заметила.

* * *

Входная дверь захлопнулась за Виолеттой с тяжелым металлическим лязгом. Мари настояла на том, чтобы заменить хлипкий замок на что-нибудь более основательное, и Виолетта не могла отрицать, что в этом звуке было что-то обнадеживающее. Дверь отделяла квартиру от безликого утилитарного коридора. Справа находилось еще несколько квартир, а дальше боковой коридор, ведущий к лестнице. Слева, опять же, несколько квартир, окно, выходящее на лоскутное одеяло городских кварталов, и лифт.

Вообще-то в крыле «Б» было два лифта. Один, которым изредка пользовалась Виолетта, представлял собой тесную провонявшую кабину, которая не работала чаще, чем работала. Она ходила от первого этажа до одиннадцатого, пропуская шестой, поскольку кнопка давным-давно отвалилась, и с тех пор ее так и не установили, хотя лифт неоднократно ремонтировался. Виолетта привыкла пользоваться лестницей, которую Мари с неохотой называла «кардиотренажером», на что Виолетта лишь мило улыбалась и напоминала, что несчастному миллиардеру с последнего этажа приходится гораздо хуже.

Однако внимание Виолетты привлекал второй лифт. Если пройти по убогому внутреннему двору, мимо рядов железных почтовых ящиков и пустых перил для велосипедов, по петляющему коридору, достаточно длинному, чтобы у посетителя возникли опасения, что он заблудился, можно попасть на винтовую лестницу, извивающуюся в дальнем конце Баньян-Корта. Это была старая лестница, сохранившаяся от первоначального здания, со стертыми ступенями. Ступени вымостили новой плиткой, но менять не стали. А посреди лестницы древний грузовой лифт в железной шахте. Виолетта не представляла себе, сколько ему лет (возможно, начало прошлого века?) и почему его оставили, когда здание подвергалось капитальной модернизации. Лифт поднимался до самого последнего этажа. Точнее, должен был бы подниматься, если бы находился в рабочем состоянии, что Виолетта находила маловероятным, учитывая натянутую поперек входа желтую ленту, предостерегающие таблички и массивный навесной замок размером с ее кулак. Мари клятвенно уверяла, что видела раза два, как кабина двигалась, но веры клятвенным заверениям Мари было мало, и, на взгляд Виолетты, это был лишь высоченный железный хребет, древний рудимент, постепенно превращающийся в ржавую труху. Одна из потайных костей города, рядом с которой ей посчастливилось жить.

Виолетта взглянула в конец коридора, в сторону 116-й квартиры. Никаких таинственных курящих незнакомцев, зловеще застывших на пути к лифту в ожидании того, чтобы посмотреть ей в лицо перед тем, как ее убить. Проходя мимо двери, Виолетта на мгновение задержалась, напрягая слух в попытке услышать доносящиеся из квартиры звуки, однако все было тихо. Поморщившись, она вошла в кабину лифта и поехала вниз.

* * *

Работа шла медленно. Виолетта ухитрилась забыть наушники дома рядом с кроватью, и ей пришлось полностью сосредоточить свое внимание на том, что, по большому счету, сводилось к копированию фрагментов текста и вставке их в другие места. Восемь часов подобного нудного однообразия ввергли ее в коматозное состояние. Она успела забыть, как же тихо в конторе. Наверное, всего здесь было человек сорок, таких же равнодушных и скучающих, как и она, но тишина ночной смены практически не нарушалась – Виолетта обеими руками поддерживала это неписаное правило, по крайней мере, когда могла слушать музыку или радио. Однако сегодня обстановка казалась более гнетущей, чем обычно, и временами она ощущала чуть ли не физическую тяжесть, придавившую ее. Она постоянно ловила себя на том, что задерживает дыхание.

Мать предостерегала ее не только об опасностях ночных улиц. По ее словам, работа в ночную смену занимала первую строчку в списке того, чего она боялась больше всего. Среди возможных исходов этой ветви повествований чаще всего упоминались самоубийство и выгорание на работе, причем в одной примечательной истории рассказывалось о человеке, который «сошел с ума от тишины», что бы это ни означало, и сжег офисное здание со всеми своими коллегами. Одной этой мысли было достаточно, чтобы Виолетта продержалась первые несколько часов, поскольку для нее не было более сильного стимула работать, чем стремление доказать неправоту своей матери.

Виолетта проводила взглядом, как курильщики дружно встали и вышли на третий перекур за три часа, и постаралась заглушить безмолвную ярость, которую всегда испытывала при их виде. Она терпеть не могла безделье. Конечно, она понимала, что ее работа по большей части бессмысленная, «имитация бурной деятельности», призванная обеспечить прохождение денежных потоков между горсткой загибающихся компаний, но это не имело значения. Это работа. И эти бездельники не имеют права отлынивать от нее, болтая о пустяках в облаках табачного дыма. Виолетте не нравилась эта ее сторона. Она сознавала, что ее личные мерки невероятно высоки и ей нельзя осуждать окружающих за то, что те им не соответствуют, однако порой не могла ничего с собой поделать. Она не могла себе представить, что нашла бы себя в жизни как домохозяйка, безмятежная и довольная спокойным домашним уютом, панически боящаяся мира, раскинувшегося за четырьмя стенами ее дома. Работа означала свободу, предоставляла возможность самой определять свою жизнь, и слишком часто Виолетта ловила себя на том, что испытывает ненависть к тем, кто этого не ценил.