Трилистники - [3]

Громыхая цепями, Недуг

Там сковал бы воздушных — не может.

И была ль так постыла им степь,

Или мука капризно-желанна,

То и дело железную цепь

Задевала оборка волана.

* * *

Если больше не плачешь, то слезы сотри:

Зажигаясь, бегут по столбам фонари,

Стали дымы в огнях веселее

И следы золотыми в аллее…

Только веток еще безнадежнее сеть,

Только небу, чернея, над ними висеть…

Если можешь не плакать, то слезы сотри:

Забелелись далеко во мгле фонари.

На лице твоем, ласково-зыбкий,

Белый луч притворился улыбкой…

Лишь теней все темнее за ним череда,

Только сердцу от дум не уйти никуда.

* * *

Я думал, что сердце из камня;

Что пусто оно и мертво:

Пусть в сердце огонь языками

Походит — ему ничего.

И точно: мне было не больно,

А больно, так разве чуть-чуть.

И все-таки лучше довольно,

Задуй, пока можно задуть…

На сердце темно, как в могиле,

Я знал, что пожар, я уйму…

Ну вот… и огонь потушили,

А я умираю в дыму.

ТРИЛИСТНИК ГРОЗОВОЙ

МАЙСКАЯ ГРОЗА

Среди полуденной истомы

Покрылась ватой бирюза…

Люблю сквозь первые симптомы

Тебя угадывать, гроза…

На пыльный путь ракиты гнутся,

Стал ярче спешный звон подков,

Нет-нет и печи распахнутся

Средь потемневших облаков.

А вот и вихрь, и помутненье,

И духота, и сизый пар…

Минута — с неба наводненье,

Еще минута — там пожар.

И из угла моей кибитки

В туманной сетке дождевой

Я вижу только лоск накидки

Да черный шлык над головой.

Но вот уж тучи будто выше,

Пробились жаркие лучи,

И мягко прыгают по крыше

Златые капли, как мячи…

И тех уж нет… В огне лазури

Закинут за спину один,

Воспоминаньем майской бури

Дымится черный виксатин.

Когда бы бури пролетали

И все так быстро и светло…

Но не умчит к лазурной дали

Грозой разбитое крыло.

ОБЛАКА

Пережиты ли тяжкие проводы,

Иль в глаза мне глядят, неизбежные,

Как тогда вы мне кажетесь молоды,

Облака, мои лебеди нежные!

Те не снятся ушедшие грозы вам,

Все бы в небе вам плавать да нежиться,

Только под вечер в облаке розовом

Будто девичье сердце забрезжится…

Но не дружны вы с песнями звонкими,

Разойдусь я, так вы затуманитесь,

Безнадежно, полосками тонкими,

Расплываясь, друг к другу все тянетесь…

Улетели и песни пугливые,

В сердце радость сменилась раскаяньем,

А вы все надо мною, ревнивые,

Будто плачете дымчатым таяньем…

ТОСКА ОТШУМЕВШЕЙ ГРОЗЫ

Сердце ль не томилося

Желанием грозы,

Сквозь вспышки бело-алые?

А теперь влюбилося

В бездонность бирюзы,

В ее глаза усталые.

Все, что есть лазурного

Излилося в лучах

На зыби златошвейные,

Все, что там безбурного

И с ласкою в очах,

В сады зеленовейные.

В стекла бирюзовые

Одна глядит гроза

Из чуждой ей обители…

Больше не суровые,

Печальные глаза,

Любили ль вы, простите ли?..

ТРИЛИСТНИК КОШМАРНЫЙ

КОШМАРЫ

«Вы ждете?

Вы в волненьи?

Это бред.

Вы отворять ему идете?

Нет!

Поймите: к вам стучится сумасшедший,

Бог знает где и с кем всю ночь проведший,

Оборванный, и речь его дика,

И камешков полна его рука;

Того гляди — другую опростает,

Вас листьями сухими закидает,

И целовать задумает, и слез

Останутся следы в смятеньи кос,

Коли от губ удастся скрыть лицо вам,

Смущенным и мучительно пунцовым.

. . .

Послушайте!..

Я только вас пугал:

Тот далеко, он умер…

Я солгал.

И жалобы, и шепоты, и стуки

Все это „шелест крови“, голос муки…

Которую мы терпим, я ли, вы ли…

Иль вихри в плен попались и завыли?

Да нет же!

Вы спокойны…

Лишь у губ

Змеится что-то бледное…

Я глуп…

Свиданье здесь назначено другому…

Все понял я теперь: испуг, истому.

И влажный блеск таимых вами глаз».

Стучат?

Идут?

Она приподнялась.

Гляжу — фитиль у фонаря спустила,

Он розовый…

Вот косы отпустила.

Взвились и пали косы…

Вот ко мне

Идет…

И мы в огне, в одном огне…

Вот руки обвились и увлекают,

А волосы и колют, и ласкают…

Тик вот он ум мужчины, тот гордец,

Не стоящий ни трепетных сердец,

Ни влажного и розового зноя!

. . .

И вдруг я весь стал существо иное…

Постель…

Свеча горит.

На грустный тон

Лепечет дождь…

Я спал и видел сон.

КИЕВСКИЕ ПЕЩЕРЫ

Тают зеленые свечи,

Тускло мерцает кадило,

Что-то по самые плечи

В землю сейчас уходило.

Чьи-то беззвучно уста

Молят дыханья у плит,

Кто-то, нагнувшись, «с креста»

Желтой водой их поит…

«Скоро ль?» — Терпение, скоро…

Звоном наполнились уши.

А чернота коридора

Все безответней и глуше…

Нет, не хочу, не хочу!

Как? Ни людей, ни пути?

Гасит дыханье свечу?

Тише… Ты должен ползти.

ТО И ЭТО

Ночь не тает. Ночь как камень.

Плача тает только лед,

И струит по телу пламень

Свой причудливый полет.

Но лопочут даром, тая,

Ледышки на голове:

Не запомнить им, считая,

Что подушек только две.

И что надо лечь в угарный,

В голубой туман костра,

Если тошен луч фонарной

На скользоте топора.

Но отрадной до рассвета

Сердце дремой залито,

Все простит им… если это

Только Это, а не То.

ТРИЛИСТНИК КРЫМСКИЙ

НА СЕВЕРНОМ БЕРЕГУ

Бледнеет даль. Уж вот он — день разлуки,

Я звал его, а сердцу все грустней…

Что видел здесь я, кроме зла и муки,

Но все простил я тихости теней.

Все небесам в холодном их разливе,

Лазури их прозрачной, как недуг,

И той меж ив седой и чахлой иве

Товарищам непоправимых мук.

И грустно мне, не потому, что беден

Наш пыльный сад, что выжжены листы,

Что вечер здесь так утомленно бледен,

Так мертвы безуханные цветы,

А потому, что море плещет с шумом,

И синевой бездонны небеса,

Что будет там моим закатным думам

Невмоготу их властная краса…

^1904?

ЧЕРНОЕ МОРЕ