Трильби - [95]

— О моя бедная девочка, бедная моя девочка!

Рыдая, она обнимала, ласкала и целовала Трильби, усадила ее в кресло, сжимая в объятьях, как давно потерянное и вновь обретенное дитя.

— Я люблю вас теперь так же, как некогда восхищалась вами, прошу вас, верьте мне.

— О, как вы добры! — сказала Трильби, и глаза ее наполнились слезами, — Я вовсе не интриганка и совсем не опасна, как вы думали. Я всегда хорошо понимала, что я неподходящая жена для вашего сына, и без конца ему об этом твердила. С моей стороны было большой глупостью в конце концов согласиться на брак с ним. Уверяю вас, я чувствовала себя после этого ужасно скверно. Просто я ничего не могла поделать с собой — я так его любила!

— Не говорите об этом! Не надо! Вы не сделали ничего предосудительного — я давно поняла это; меня замучили угрызения совести! Я думала о вас день и ночь! Простите бедной, ревнивой матери! Разве может кто-нибудь, будь то мужчина или женщина, узнав вас, не полюбить вас?! Простите меня!

— О миссис Багот, мне ли вас прощать! Это просто смешно! Но вы-то ведь простили меня, а это главное, в чем я теперь нуждаюсь. Я очень любила вашего сына, так сильно, как только можно любить. Я и теперь люблю его, но уже совсем по-иному, понимаете, мне кажется, так, как любите его вы! Я никогда не встречала ему подобного — никогда и нигде! Вы, наверное, очень гордитесь им; да и какая мать не гордилась бы таким сыном? На свете нет женщины, достойной его. Я была бы счастлива ухаживать за ним, быть смиренной ему служанкой! Я всегда ему это говорила, но он и слушать об этом не хотел — он слишком великодушный человек! Интересы других всегда были для него превыше собственных. Вот увидите, он будет так богат и знаменит! Я часто слышала, как ему это предсказывали, и всегда радовалась. Поверьте, мысль об этом делает меня гораздо счастливее, чем если бы слава и богатство достались на мою долю!

Такие речи из уст Лa Свенгали, из уст женщины, чья ослепительная слава, так быстро позабытая ею самой, до сих пор еще волновала всю Европу! Ее смертельную болезнь и приближающуюся кончину оплакивали и обсуждали во всех столицах цивилизованного мира. Печальные сообщения появлялись одно за другим и носили характер официальных бюллетеней. Поистине, как будто дело касалось коронованной особы!

Миссис Багот, знавшая, конечно, о странной форме, которую приняла душевная болезнь Трильби, ничем не выдала обуревавших ее мыслей, внимая, как эта дивная богиня песни, эта несчастная, безумная королева соловьев, бескорыстно радуется успехам ее сына.

Бедная миссис Багот только что перед этим зашла к Билли на Фицрой-сквер. Там она застала одного лишь Таффи; он сидел за столиком в углу мастерской и добросовестно отвечал на бесчисленные письма и телеграммы со всех концов Европы. Добрый Таффи взял на себя обязанности секретаря Трильби и вел всю ее переписку и дела, о чем она, разумеется, не знала. Эти добровольно взятые им на себя обязанности были нелегки (хотя они ему и нравились). Не считая многочисленных посетителей, которых ему приходилось принимать, давая им интервью, к нему поступали запросы и соболезнования с выражением симпатии почти от всех коронованных особ Европы, сообщавшихся с ним через своих министров. Кроме того, в приходящей почте были письма от безвестных неудачников-музыкантов, бьющихся из-за куска хлеба и просящих помощи у своего удачливого собрата; письма с выражениями сочувствия от знаменитостей и великих мира сего; бескорыстные предложения услуг; предложения заинтересованных лиц о контрактах на концерты по выздоровлении Трильби; обращения известных импрессарио с просьбой об интервью, для получения которого они готовы покрыть любое расстояние, и т. д. и т. п. Этих писем на английском, французском, немецком, итальянском языках было бесчисленное множество. Приходили письма и на совершенно непонятных ему языках (многие из них так и остались без ответа). Таффи испытал почти злорадное удовольствие, объясняя все это миссис Багот.

Шум подъезжавших карет к дому, где жил Билли, не прекращался так же, как и стук дверного молотка: лорд и леди Пальмерстон прислали узнать, лорд верховный судья прислал узнать, епископ Вестминстерского собора, маркиза Вестминстерская — каждый присылал узнать или приходил осведомиться сам, не наступило ли улучшения в болезни мадам Свенгали.

Все это, конечно, мелочи, но миссис Багот была ничем не примечательной женщиной из небольшого городка в Девоншире, ее сердце и ум были заняты лишь успехами и делами ее сына. Впервые она обнаружила, что слава Билли не столь велика, чтобы заполнить собой весь мир. И едва ли следует строго судить ее за то, что столь явно воздаваемые почести всемирно известной диве подавляли ее и даже внушали ей какой-то священный трепет.

Мадам Свенгали! Как! Та самая красивая девушка, которую она так живо помнила, когда-то одним движением сбросив ее со счетов; та самая девушка, которая по первому ее слову отказалась от ее сына и ушла и которую в течение многих лет она проклинала в глубине сердца за — за что?

Бедная миссис Багот терзалась и мучилась, чувствуя, что повержена во прах, и забывала, что в конце концов она ведь оказалась права: «Великая Трильби», конечно, была неподходящей партией для ее сына!