Трильби - [13]

Словом, форма диктовала ему содержание, а не наоборот!

Многие из нас, старше его по возрасту, люди, более умудренные опытом, склонны видеть прекрасную нежную душу за красивой женской внешностью. Инстинкт, который при этом руководит нами, подчас безошибочен. Однако чаще всего красивая женская внешность бывает ужасной помехой, путает все карты на нашем житейском пути и является опасным камнем преткновения. Особенно для обладательницы оной, если к тому же она еще и бедная, неискушенная и беззащитная девушка, слишком доверчивая и любящая. Все это настолько неоспоримо, что звучит как пошлость, и настолько банально, что представляет собой избитую истину!

Один современный повествователь, широко (и вполне заслуженно) известный, рассказывает нам о своих героях и героинях в Калифорнии, которые, наподобие байроновского Корсара, обладали одной непререкаемой добродетелью и тысячами всяческих пороков. Сей рассказчик так искусно плетет ткань своих сказок, что молодые особы, читая их, учатся только хорошему и черпают в них нравоучительные примеры.

Моя бедная героиня была полной противоположностью этим привлекательным злодеям. Она обладала всеми добродетелями, кроме одной, именно той самой, которая является главенствующей и ведет за собой на поводу все остальные. Я лишен возможности рассказать историю ее жизни таким образом, чтобы эта история стала подобающе-нравоучительным чтением для любознательных молодых особ, столь дорогих нашему сердцу.

Глубоко сожалею об этом, ибо всегда лелеял надежду заслужить когда-нибудь похвалу за то, что, каковы бы ни были мои остальные литературные погрешности, по крайней мере я никогда не написал ни одной строки, которую молодая целомудренная английская мамаша не могла бы прочитать вслух своему голубоглазому младенцу, сосущему сосочку в своей колыбельке.

Рок судил иначе.

О, если б только я мог описать этот единственный недостаток бедной Трильби каким-нибудь отвлеченным образом! Ну, скажем, на древнегреческом или латыни, на тот случай, если бы молодая особа (за любознательность которой воздадим хвалу всевышнему!) сунула свой носик в эту книгу, воспользовавшись тем, что матушка ее в эту минуту смотрит в другую сторону.

Молодым особам не следует знать латынь и греческий, оттого что это в высшей степени неприличные языки, совершенно заслуженно вышедшие из употребления, языки, на которых неосмотрительные барды древности часто воспевали греховную любовь своих языческих богов богинь.

Все же я достаточно знаю эти языки, чтобы привести по-латыни скромный довод в защиту Трильби — наикратчайший, наилучший, самый неоспоримый довод из всех, что приходили мне в голову. Когда-то его произнесли во отпущение грехов другой бедной, слабой женщины, по всей вероятности очень красивой. Она, несомненно, грешила гораздо больше, чем наша Трильби, но, как и Трильби, раскаялась, и ее справедливо простили.

«Quia multum amavit».

«Прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много».[9]

Не знаю, усугубляет это ее вину или служит смягчающим обстоятельством, но ни нужда, ни жажда наживы, ни тщеславие, ни какие-либо другие искушения не играли никакой роли в греховных поступках Трильби. Первый ложный ее шаг на этой стезе был результатом ее неопытности, дурных примеров (и кого бы вы думали — ее собственной матери!) и низкого вероломства. Если бы только она захотела, то жила бы в роскоши, но ее потребности были очень скромными. Она не была тщеславной, вкусы у нее были самые непритязательные, она зарабатывала достаточно на кусок хлеба и могла даже немного откладывать про черный день.

Поэтому если она и любила время от времени, то во имя самой любви (как стала бы художницей ради самого искусства), — любила капризно, непостоянно, скорее в духе веселого содружества, чем романтически. Короче, как дилетант, художник-любитель, слишком гордый, чтобы продавать свои картины, но охотно дарящий одну-две из них кому-нибудь из своих искренних друзей и горячих поклонников.

Она была доброй, веселой девушкой и прежде всего — хорошим товарищем. Отказать настойчивым мольбам было свыше ее сил. Сердце ее было недостаточно вместительным, чтобы любить более чем одного человека зараз (что бывает в Латинском квартале, где сердца подчас так любвеобильны]), но оно вмещало много чисто дружеских, теплых привязанностей. Гораздо более серьезная и постоянная в дружбе, чем в любви, она умела быть преданнейшим, отзывчивым, воистину, верным другом.

Право, про нее можно было сказать, что сердце ее оставалось чистым и нетронутым, столь неискушенной была она в любовных переживаниях с их горестями, взрывами восторга и муками ревности.

Она легко сходилась и расходилась, но, раз покинув, никогда не возвращалась вновь, как пришлось убедиться в этом двум или трем молодым художникам к их вящему неудовольствию. То ли было уязвлено их мужское самолюбие, то ли были затронуты более глубокие чувства — кто знает?

Отец Трильби, сын знаменитого дублинского врача и друга короля Георга IV, был, как она сама говорила, образованнейшим человеком. Он окончил университет с отличием и стал священником. Наделенный прекрасными душевными качествами, он обладал одним неисправимым пороком — с молодости он был горьким пьяницей. Недолго пробыл он священником, стал заниматься преподаванием древних языков, но из-за своей «слабости» не справился с этим и впал в нужду.