Триггеры - [89]

Но та его часть, что вышла сейчас на первый план, маячила на задворках его сознания с самого 11-го сентября и с тех пор усиливалась многократно, в том числе когда рухнул Сирс-Тауэр. Теперь, когда жизнь Джеррисона была вне опасности и у Эрика, наконец, появилось время осмыслить то, что произошло, он понял, что неважно, какие медицинские чудеса обещает будущее; планета катится в тартарары. Мир превращается из места, где войны ведутся между государствами, объявляются в законодательных ассамблеях и завершаются сформулированными в ходе переговоров договорами, в место, где мелкие группы или даже отдельные люди могут произвести опустошение, по масштабам сравнимое с войной. И масштаб здесь имеет решающее значение: оружие продолжает становиться всё меньше, а ущерб, который оно наносит — всё больше.

И это означает, что разница в возрасте между ним и Джен вообще не имеет значения — никакого. Мир не продержится так долго, чтобы дать ему возможность по-настоящему состариться, а Джен — выйти на пенсию. Всё кончено; они обречены: это лишь вопрос времени, когда кто-нибудь разрушит всё для всех.

Он смотрел на её красивое молодое лицо — хоть на нём и отражался сейчас ужас при виде развалин того, что было жилищем самого могущественного человека в мире.

— Ты знаешь, кто такой Великий Газу? — спросил он.

Она взглянула на него, характерно склонив голову набок, словно бы просеивая воспоминания, но пришёл ответ из её детства или из памяти Джоша Латимера, он не мог сказать.

— Мультяшный персонаж, — сказала она. — Из «Флинтстоунов».

Он кивнул.

— Он с планеты Зетокс, — сказал он, обрадованный, несмотря на обстоятельства, тем, что вспомнил эту мелочь. — Знаешь, почему его изгнали на первобытную Землю?

Она снова склонила голову; он подозревал, что кроме никто уже и не помнит ответа на этот вопрос — но он помнил; объяснение, данное в эпизоде, где впервые появился Газу, настолько его поразило, что он запомнил его на всю жизнь.

Великий Газу — щеголеватый зелёный летающий человечек, чьё появление в сериале для многих стало признаком того, что «Флинтстоуны» начинают тянуть резину — был террористом именно того типа, с которым миру вскоре придётся столкнуться.

— Он изобрёл абсолютное оружие, — сказал он Джен. — Кнопку, нажатие которой уничтожает всю вселенную. Так что его народ сослал его на отсталую планету с примитивными технологиями, где он не сможет создать ничего подобного.

Она смотрела на него, переваривая услышанное.

— Но это не обязательно должно закончиться именно так, — сказала она.

Он указал на Белый Дом: центральный особняк превращён в почерневшие развалины, западное и восточное крыло уничтожены огнём.

— А как ещё это может закончиться?

Она вздохнула.

— Я не знаю. Но не может быть, чтобы это был единственный путь.

Другие люди тоже останавливались поглазеть на руины. Маленькая группка японских туристов стояла неподалёку, слушая женщину-гида; Эрик не понимал её слов, но звучали они печально.

По крайней мере, это была не ядерная бомба, подумал Эрик. Но их легко обнаружить с помощью счётчиков Гейгера и прочих методов; эти же новые бомбы отследить было очень сложно.

Новые воспоминания хлынули в его сознание — его собственные, детские. Машина судного дня, срабатывающая в финале «Доктора Стрейнджлава» — и как мама требовала обязательно позвать её к финалу всякий раз, как этот фильм крутили по телевизору, потому что, несмотря на жуткую серию ядерных взрывов, ей очень нравилось, как Вера Линн поёт «Мы встретимся снова».

И полковник Тейлор — сам Чарлтон Хестон — нажимающий на хрустальный цилиндр в финале «Под планетой обезьян», запуская Альфа-Омега бомбу; один человек, уничтожающий весь мир, который раскалывается, как яичная скорлупа.

И финал романа «2001», который он впервые попытался прочитать после просмотра фильма в десятилетнем возрасте — Дитя Звёзд взрывает атомную бомбу на околоземной орбите, создавая на планете внизу ложную зарю.

И так далее, и так далее, коллективная память человечества, поп-культура, созданная людьми поколения его родителей, поколения — он взглянул на японских туристов — которое помнило Хиросиму и Нагасаки.

И ужасы его собственного поколения, жуткие в своей реальности — 11-е сентября и всё, что случилось потом.

И теперь перед ним ещё одно эхо, ещё один афтершок, ещё один флешбэк, новейшее произведение накатывающей и никак не спадающей волны; тошнотворное извращение старого афоризма: нужды немногих злобных важнее желаний, надежд, мечтаний, жизней многих.

— Так дальше продолжаться не может, — сказал Эрик, скорее себе, чем Джен.

— Не может, — ответила Джен, и он на мгновение восхитился тому, что она, молодая, успокаивает его насчёт будущего.

Они подошли ближе к Белому Дому, обойдя засыпанный снегом Эллипс и встав у коричневого металлического забора с южной стороны. По обширной площадке сновало множество рабочих, осматривающих обломки и собирающих бесчисленные обрывки бумаги, чтобы, как догадался Эрик, ни один обрывок секретного документа не попал в руки собирателей сувениров. Странное это было зрелище: развалины Белого Дома в обрамлении словно сошедших с открытки деревьев с покрытыми снегом ветвями.