Тридцатилетняя война. Величайшие битвы за господство в средневековой Европе. 1618—1648 - [3]

Однако не было ни адекватной связи между законодательной и исполнительной властью, ни четкого понимания того, как использовать государственные деньги. Поскольку налогообложение складывалось в основном как замена прежней воинской повинности, взыскание денег в сознании людей неразрывно переплеталось с военными лишениями. Идея взимания налогов на общественные службы еще не родилась. Парламенты, штаты, сеймы и кортесы – все эти частично представительные органы, возникшие за предыдущие века, полагали, что требовать денег можно только в кризисной ситуации, и упорно отказывались помогать правительству исполнять его повседневные обязанности. Это заблуждение породило немало зол. Монархи предавались легкомысленному расточительству в ожидании будущих доходов, распродавали земли короны, отдавали в заклад свои королевские привилегии и таким образом последовательно ослабляли центральное правительство.

Этим непониманием объясняются обиды и подозрительность по отношению к властям, характерные для средних классов в начале XVII века, – обиды, которые проявлялись в постоянном неподчинении и эпизодических мятежах. Переходные периоды всегда отличаются плохим управлением; таким образом, главной потребностью времени была эффективность власти. Остро чувствуя общую незащищенность, эта малая часть населения, обладавшая влиянием, была готова принять любое правительство, лишь бы оно гарантировало мир и порядок.

Итак, стремление иметь голос в политических решениях главным образом объяснялось не столько принципом свободы, сколько желанием иметь эффективное правительство. Теории о добре и зле, о божественном предопределении или естественном равенстве людей превращались в объединяющие лозунги, символы, за которые люди с чистым сердцем отдавали жизнь – и король Англии под топором палача, и австрийский крестьянин на колесе. Но успех или неудача в конечном итоге зависели от эффективности административного аппарата. Лишь немногие люди настолько бесстрастны, что предпочли бы жить в лишениях при правительстве, которое считают правильным, чем в довольстве при том, которое им кажется неправильным. Представительное правительство в Богемии (Чехии) потерпело крах потому, что работало значительно хуже, нежели деспотизм, который оно сменило, и Стюарты пали не потому, что идея божественного происхождения королевской власти оказалась несостоятельной, а по причине некомпетентности их правительства.

3

Возможно, поколение, жившее перед Тридцатилетней войной, не было добродетельнее предыдущего, но оно уж точно отличалось большей набожностью. Реакция против материализма эпохи Возрождения, начавшаяся в середине предыдущего века, достигла своего апогея; духовное возрождение пронизало все общество до самых корней, и религия стала реальностью тех, для кого политика оставалась бессмысленной, а общественные события – неизвестными.

Богословская полемика стала обычным чтением для всех слоев общества, проповеди руководили политическим курсом, а досуг скрашивали трактаты о морали. У католиков культ святых достиг неслыханного за много веков размаха и занял господствующее место в жизни как образованных классов, так и народных масс; чудеса помогали озарить мрак окружающего мира светом надежды. Перемены в материальных условиях, крушение старых традиций и несоответствие отмирающих порядков новому веку подталкивали мужчин и женщин к духовному и необъяснимому. Те, кто не попал в широкие объятия церквей, нашли прибежище в оккультизме: из Германии во Францию проникло розенкрейцерство, в Испании набирали силы иллюминаты. В образованных слоях общества росли страхи перед колдовством, а в народных массах распространилось поклонение дьяволу. Черная магия распространилась от северных пустошей Шотландии до средиземноморских островов, держа в мстительном ужасе и свирепых кельтов (в Шотландии, Уэльсе и Ирландии), и угнетенных крестьян в России, Польше и Богемии (Чехии), и рассудительных немецких купцов, и невозмутимых йоменов в Кенте в Англии.

Суеверия расплодились благодаря многочисленным брошюрам и листкам, которые сразу же фиксировали и преувеличивали всякое непонятное событие. Страхи перед потусторонним не отпускали даже образованного человека. Один известный ученый из Вюртемберга приписывал смерть брата «грабителям или привидениям». Князь Ангальтский (Анхальтский), умный и рассудительный юноша, без малейшего удивления и сомнения записал у себя в дневнике, что видел призрака. В семействе курфюрста Бранденбургского свято верили в Белую даму, которая якобы предупреждает о приближении смерти, а как-то раз дала такую оплеуху назойливому пажу, который ей надоедал, что тот вскоре отдал богу душу. Герцог Баварский считал, что на его жену наложили проклятие бесплодия, и велел изгонять из нее бесов.

В моду вошло псевдонаучное увлечение астрологией. Сам Кеплер, полушутя, полунегодуя, говорил, что астроном может прокормить себя, только исполняя капризы «глупенькой дочери» астрономии, то есть астрологии. Сам он принадлежал к тому узкому кругу проницательных мыслителей, которых те тревожные времена побуждали исследовать не вершины веры, а устройство и возможности материального мира. Во второй половине XVI века в Падуе, Базеле, Монпелье и Вюрцбурге открылись школы анатомии. В Риме в 1603 году и в Ростоке в 1619-м были предприняты попытки создать общества по изучению естественной истории. В Копенгагене и во всех датских школах молодой и просвещенный король поощрял преподавание физики, математики и естественных наук. Открытие Уильямом Гарвеем кровообращения за несколько лет радикально перевернуло медицину – ровно в то время, когда утверждение Галилея о том, что Земля вращается вокруг Солнца, произвело революцию в изучении материального мира.