Тридцатилетняя война. Величайшие битвы за господство в средневековой Европе. 1618—1648 - [153]

Враждебность между Швецией и Данией, напряженность в отношениях между Бранденбургом и Швецией вселяли в Вену надежды, которые частично подтверждались и военными событиями. За два года после смерти Бернгарда Саксен-Веймарского для шведской стороны сложилась чрезвычайно опасная ситуация. Юхан (Иоанн) Банер служил маршалом шведской королеве, но он был аристократом из древнего рода и сыном человека, казненного за мятеж при Карле IX. Как большинство военачальников, будь то шведских или нет, он стремился получить земли в Германии, и его поведение в последние годы ясно свидетельствовало о том, что он был не менее амбициозен и в отношении личной власти. Карьера личностей типа Мансфельда, Валленштейна и Бернгарда открывала такие возможности, к которым ни один честолюбец не мог остаться равнодушным. Банер был человеком амбициозным, властным и беспринципным. Кроме того, уничтожение большей части армии Горна при Нёрдлингене выдвинуло его на чрезвычайно сильные позиции. В течение многих лет он оставался ценнейшим активом своего правительства. Банер оставался единственным оплотом против имперцев, саксонцев и бранденбуржцев в Северной Германии. Он охранял линию коммуникации между Швецией и Рейном или Центральной Германией; его удаление сделало бы альянс с Оксеншерной бесполезным для Ришелье и принудило бы Швецию к унизительному миру.

Его армия, вечно сидевшая без денег и часто вынуждаемая противником останавливаться где попало, растеряла всякие остатки надежности. Он сам прямо признавался в этом в своих докладах Оксеншерне. «Квартирмейстер Рамм… остался в Мекленбурге без моего согласия, и я не знаю, что с ним сталось», – писал он, а затем: «Я мог только опять и опять обещать им [заплатить] от имени ее величества… ссылаясь на самые правдоподобные объяснения, которые смог придумать». И далее: «У нас не было бы серьезных пробелов в численности, если бы только отставшие, мародеры и грабители, чью безответственность… нет никаких способов сдержать, вернулись в свои полки». Он признавал, что дисциплины больше не существует, что пехотинцы то и дело обменивают экипировку на еду, и раз за разом повторял, что дело дошло до крайности и впереди ждет только пропасть.

Банер несколько сгущал краски, описывая положение своей армии, ведь ему как-то удавалось ее сохранить. Он наверняка хотел создать впечатление, будто только его силы и ум предотвратили катастрофу, – в этом была доля истины, пусть даже и несколько преувеличенная в пересказе. Конечно, правительство в Стокгольме (и Оксеншерна знал это) не смогло бы само справиться с мятежными бандами и поэтому должно было относиться к маршалу с предельным вниманием. Быстро и уверенно Банер становился для Оксеншерны тем, чем Бернгард был для Ришелье. На момент смерти Бернгарда только нехватка денег не позволила Банеру перекупить Эрлаха и оставшиеся без хозяина войска, опередив Ришелье. Не сумев этого, Банер поставил перед собой цель упрочить свое положение за счет впечатляющей наступательной операции. В 1639 году он вторгся в Чехию, и, если бы не столкнулся с искусной обороной Праги под началом Пикколомини, с неготовностью крестьян поднять восстание, которое сыграло бы ему на руку, и в первую очередь с нехваткой продовольствия, он сумел бы завладеть всей страной. «Не думал я, что Богемское [Чешское] королевство окажется таким бедным, разоренным и разграбленным, – писал маршал Оксеншерне, – ибо между Прагой и Веной все лежит в руинах и не видно ни единой живой души».

Тем не менее он прекрасно использовал открывшиеся возможности, и вскоре шведское правительство взбудоражила новость о том, что он самостоятельно вступил в мирные переговоры и обдумывает сделанное ему предложение – земли в Силезии и титул имперского князя. Когда его планы раскрылись, это временно помешало их исполнению, но в 1640 году он начал новую кампанию с эффектного броска на юг к Эрфурту, где он соединился с армией бернгардцев под началом французского маршала Гебриана и контингентом из Гессена и Брауншвейга. Хотя теперь под знаменами Банера стояло более 40 тысяч человек, в его действиях появилась какая-то нерешительность. Имперцы маневрировали, уклоняясь от битвы, а он не старался добраться до Дуная; вместо этого он последовал давнему примеру Валленштейна и начал переговоры с эрцгерцогом Леопольдом. В тылу сам император отнесся к этим авансам с большим подозрением, а в шведско-французском лагере такая же неуверенность относительно намерений Банера привела к отставке Петера Меландера, гессенского генерала, который затем – несколько непоследовательно – принял командование баварской армией. У французского командующего Гебриана было больше оснований для недовольства, так как Банер снова невозмутимо попытался уговорить бернгардцев бросить французов и перейти на службу к нему.

После неудачи Банер отступил к Везеру, так ничего и не добившись. Его неугомонный, но прямолинейный ум в конце концов стал «смягчаться» под воздействием многолетнего пьянства; его глубоко потрясла смерть жены Елизаветы в июне 1640 года. Она была с ним почти во всех его кампаниях, приятная, мягкая, но решительная женщина, единственная, кто знал, как управляться с ее раздражительным, честолюбивым, нетерпеливым мужем. По рассказам, солдаты относились к ней с почтением и любовью, словно к матери, а несчастные мирные жители часто просили ее защитить их от поборов маршала; в одном городе муниципалитет даже посчитал благоразумным поддерживать хорошие отношения с ее служанкой.