Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства - [71]

.

Уполномоченный императора на конгрессе Шварценберг настаивал на помощи Испании Фердинанду II, который не сможет справиться один с Данией и с враждебными движениями внутри Германии, втайне поддерживаемыми протестантскими государствами. Инфанта и представители Филиппа IV, со своей стороны, сообщили, что Испания готова заключить союз с императором и Католической лигой (вернее, с Максимилианом Баварским) против Дании и всех врагов Империи и для начала доставить Тилли 6000 пехоты, 1200 конницы и некоторое число пушек, а в дальнейшем и деньги, — но за это в свою очередь просит Империю помочь против голландцев, а именно предоставить испанскому флоту какой-нибудь порт на Балтийском побережье, предпочтительно Любек, откуда Испания могла бы пресечь балтийскую торговлю голландцев и тем обескровить их, лишить источника доходов.

В самом деле, хотя Филипп IV усиленно готовился к дальнейшей сухопутной и морской войне с голландцами, хотя он и грозил, что вооружается для последнего возмездия, дабы «нагнать ужас на тех, кто надеялся внушить ему страх», — он и Оливарес понимали, что фронтальной атакой им Голландию не сломить: финансовый, а значит и военный потенциал Голландии был в конце концов слишком велик. Надо было сначала подрезать голландское богатство, надо было действовать обходным путем. А главное богатство Голландии в XVII в. заключалось в ее балтийской торговле, которую тогда называли «матерью всех коммерций». Мы уже указывали причину этого факта: огромную разницу между ценами на товары в Западной Европе, взвинченными «революцией цен», и в Восточной Европе; посредник — а Голландия была главным посредником — забирал в виде торговой прибыли огромную массу денег, которые испанцы, португальцы, французы выколачивали из колоний. Пока в руках голландцев был этот источник богатства, они оставались непобедимыми. Кто мог бы перехватить у них роль посредника? Еще в 1625 г. Оливарес выдвинул проект возродить для этой цели захиревший Ганзейский союз северогерманских городов, поставив, однако, его под полный контроль императора, или, точнее, имперско-испанской «торговой компании». Империя не имела флота, Испания же могла немедленно провести в ганзейские порты свои корабли, пресечь голландскую торговлю и обратить на нужды габсбургско-католического универсализма неисчислимые барыши от балтийской торговли. Став с помощью ганзейских городов экономическими хозяевами Балтики, Габсбурги одолели бы всех своих северных противников: Голландия обеднела бы и пала; Дания лишилась бы господства над Зундом; Швеция принуждена была бы принять своего «законного» короля Сигизмунда, а вместе с ним и католицизм; наконец, и Англия лишилась бы своих торговых доходов и тоже должна была бы смириться. Собственно говоря, именно для обсуждения этого проекта Оливареса[131] Испания первоначально и предложила созыв Брюссельского конгресса, ибо для его осуществления, в частности для получения согласия ганзейских городов, требовалось давление со стороны императора. Момент казался подходящим: никто не придет на помощь ганзейцам, если они станут противиться, ибо Англия не справляется даже с обещанной помощью датчанам, Дания уже с головой увязла в войне, что же касается Швеции, то, чтобы сковать ее силы и внимание, достаточно будет всеми мерами поддерживать Сигизмунда III в Польше и тем затягивать его войну с Густавом-Адольфом.

Император Фердинанд II охотно принял испанские предложения. И все же Брюссельский конгресс, конгресс сплочения и консолидации габсбургско-католического фронта, конгресс, поднявший знамя агрессии, открыто обсуждавший множество воинственных проектов покорения всего мира, вплоть до проекта посылки эскадры в Белое море и Архангельск для пресечения голландской торговли с московитами[132], обнаружил и глубокие противоречия в стане агрессоров. Иначе и не могло быть. Выше уже было сказано, что именно балтийский вопрос должен был поссорить обе габсбургские державы и именно в тот момент, когда они приблизятся к торжеству и перед ними раскроются вожделенные просторы мирового господства. Правда, прежде всего на Брюссельском конгрессе бросается в глаза соперничество Испании и Баварии — из-за дележа Пфальца, а еще более из-за дележа влияния на императора. Но если Максимилиан Баварский выступает антагонистом мадридского двора, то не потому, что он чужд габсбургскому универсализму и католической реакции, а потому, что он рискует в противном случае потерять свое влияние в Германии, где среди дворянства зарождается недружелюбие к Испании и растет популярность его соперника — Валленштейна. «Торговая компания» Оливареса удовлетворяла интересы Габсбургов, но обнажала вопрос о том, какая из двух сторон, испанцы или немцы, пожнет материальные плоды балтийской монополии, — ведь среди тех и других было достаточно людей, которым собственные экономические или национальные политические интересы представлялись гораздо важнее нужд «всекатолической монархии». На Брюссельском конгрессе стало очевидно, что испанцы хотели бы только использовать императора для того, чтобы утвердиться на Северном побережье Европы и, сломив Голландию, захватить ее торговлю. Но в том, что намечал Оливарес в своем проекте, уже таилась и возможность другого результата: пора лишить Голландию и Зеландию, писал он, их богатства и значения; если бы удалось забрать в свои руки их торговлю, сокровища Индий наполнили бы собой не только Испанию, но и всю Европу