Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства - [39]

Внутригерманское содержание Тридцатилетней войны сводится в конечном счете именно к этому основному факту — наличию нового революционного подъема, который к 1618 г. достиг в известном смысле (критической точки (хотя еще и не достиг кульминации). Теперь для немецких правителей и господ речь шла уже не только о том, как завершить становление нового внутреннего строя Германии, начавшего складываться после 1525 г., но и как ответить на этот спровоцированный ими революционный подъем, как удержать существующий социальный порядок.

Для решения задачи в ходе войны наметилось три различных политических плана. Назовем их условно: габсбургский, валленштейновский и княжеский. Переплетение и борьба этих трех планов и составляют историю Тридцатилетней войны, если рассматривать ее, так сказать, изнутри Германии.

Первый план, габсбургский, не содержал чего-либо нового, это был все тот же план восстановления Империи Карла У, или, скорее, доведения до логического конца начатого им дела, как и дела католической реакции[82]. Это был самый безумный, но и самый последовательный план: он подразумевал в конечном счете попятное развитие всего европейского общества, устранение национальных государств, буржуазии, ростков капитализма, новой культуры, нового общественного сознания, духа протестантизма, словом, радикальную чистку Европы от всякого горючего материала. Более непосредственным образом он означал передачу всей «новой Европы» в руки иезуитов, настоящей международной тайной полиции, к услугам которой были также не только застенки и костры католической инквизиции, но и вся система среднего образования. Этого плана более или менее последовательно придерживались и император Фердинанд II, и император Фердинанд III, руководимые иезуитами.

Внутреннюю германскую проблему этот план решал как бы отраженно от общеевропейской: Европа, идущая на дно феодального омертвения и окостенения, увлекла бы с собой и Германию. Если в Германии назревал революционный кризис, это значило только, что надо спешить с удушением Европы в габсбургских объятиях. Однако порочность габсбургского плана состояла в том, что начинать-то его осуществление приходилось именно внутри Германии. Императору и иезуитам пришлось еще немало повозиться с немецкими протестантами, прежде чем приняться за удушение Европы. Проведение контрреформации в Германии потребовало очень много времени, а это оттягивало осуществление всего габсбургского плана, — следовательно, и по отношению к Германии, — тогда как социальная обстановка в Германии не позволяла ждать слишком долго.

Основную массу немецких дворян габсбургский план, по существу, вполне удовлетворял: он сулил им в перспективе полное всемогущество, полное торжество и над бюргерством, и над крестьянством. Он отвечал их самым тайным мечтам — и они довольно дружно поддерживали его в начале Тридцатилетней войны, что выражалось, между прочим, в нескрываемых симпатиях к Католической лиге со стороны не только католического рыцарства протестантских княжеств. Но именно вопрос о темпах и сроках вызвал у многих из них понемногу разочарование в габсбургском плане. Никто не мог лучше, чем сельский рыцарь в своем поместье, чувствовать и наблюдать грозовую насыщенность социальной атмосферы — даже когда она выражалась в открытых крестьянских восстаниях. Чем дольше затягивался пролог Тридцатилетней войны — контрреформация в Германии, тем отчетливее проступало беспокойство значительной части немецкого дворянства по поводу бесперспективной отсрочки конкретных последствий габсбургской всеевропейской политики на немецкой почве, что их только и интересовало.

Из этого беспокойства и разочарования мало-помалу, почти неосознанно и развивался в ходе войны второй план, противоположный первому. Он начал смутно складываться в умах, по-видимому, еще в первой половине 20-х годов и достиг зрелости в 1626–1628 гг., в то самое время, когда было более всего причин для беспокойства, когда бушевала крестьянская война в Австрии, в Чехии, в Гарце. Правда, император в это время приближался к запоздалому триумфу, и лишь скептическое меньшинство среди немецких дворян не увлеклось снова хоть на миг головокружительной перспективой мировой империи; но тем горше было вскоре полное разочарование. С этим зигзагом естественно ассоциируется отставка и новое возвышение Валленштейна.

Суть этого второго плана, который мы условно назвали валленштейновским, можно кратко выразить так. Раз не удается победа реакции во всеевропейском масштабе — надо пока что отказаться от этой мечты и хотя бы обеспечить незыблемость существующего порядка в Германии. Правда, при этом и полноту реакции придется урезать: отказаться от католической нетерпимости, чтобы не увязнуть во второстепенных религиозных раздорах, отказаться и от полного торжества феодальной реакции, чтобы не увязнуть во второстепенной борьбе с городами и их привилегиями. Но надо обеспечить главное — создание реальной власти в Германии, которая имела бы подавляющее и бесспорное превосходство над антифеодальными народными революционными силами. Поскольку слабой стороной крестьянских восстаний всегда была их раздробленность, это должна быть централизованная власть, подобная абсолютистской. Такова суть и внутренняя логика второго плана. Эта логика никем не была ясно осознана в массе немецкого дворянства, лишь инстинктивно сдвигавшейся понемногу в данном направлении. Но все же наиболее отчетливым фокусом этих тенденций стала фигура Валленштейна, вернее — сплотившаяся вокруг него дворянская группировка