Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства - [175]

Противники Австрийского дома, вернее, политики объединения Европы в единой габсбургско-католической империи, естественно, не упускали возможностей контактироваться с Османской империей и ее вассальными княжествами в Юго-Восточной Европе. По мере уменьшения турецкой угрозы политическая система в Европе в ходе XVI в. видоизменялась. Сама Османская империя мало-помалу стала всего лишь звеном своеобразного трехчленного барьера, охватившего «Священную Римскую империю» с востока, юго-востока и северо-востока. Позже, в XVIII в., его называли «восточным барьером». Он состоял из Османской империи, Польского, или вернее (со времени Люблинской унии) Польско-Литовского, государства (Речи Посполитой) и Шведского королевства, стремительно разросшегося и усилившегося к началу XVII в. В глазах одних политических сил этот «барьер» был обращен преимущественно против Центральной Европы, где находился очаг агрессии, опасный для всех. Для других, прежде всего для самой габсбургской державы, это был барьер, отделявший остальную Европу от крепнувшей России. И в самом деле, «восточный барьер» (если воспользоваться и для кануна Тридцатилетней войны этим позднейшим термином) мог выполнять такую двойную роль. Между составлявшими его тремя государствами: Турцией, Польско-Литовским государством и Швецией — неизменно существовали и то и дело с большой остротой прорывались противоречия.

Россия, в свою очередь, находилась в глубоких противоречиях со всеми тремя членами «восточного барьера», и ее усиление не могло не вызывать их противодействия[766]. Османская империя и ее вассалы, в первую очередь Крымское ханство, лишили Русское государство традиционных выходов в Черное море. Швеция по Столбовскому миру 1617 г. отняла у Русского государства выходы в Балтийское море. Россия тем самым осталась без водных, т. е. непосредственных, связей с европейскими государствами, если не считать остававшегося открытым, но трудного пути через Белое море, вокруг Скандинавии. Все три члена «восточного барьера» владели теми или иными территориями, исторически тяготевшими к России или прежде принадлежавшими ей; включали русское или этнически связанное с народами Московского государства население. Во всех трех государствах «барьера» часть населения исповедовала православие и видела в Московском государстве защитника своих конфессиональных интересов. Понятно, что Московское государство оказывало возраставшее и все более опасное давление на «восточный барьер» — то на весь в целом, то на отдельных его членов, блокируясь с другими и используя трещины между ними.

Надо оговориться, что речь тут идет совсем не о том, чтобы оправдывать внешнюю политику Московского государства или осуждать ее. Советским историкам чужда идеализация внешней политики самодержавно-крепостнической России или отрицание ее агрессивного характера в известные периоды. Между внешней политикой дореволюционной России и СССР они видят не преемственность, а противоположность. Но в данном случае, говоря о внешней политике Московского государства в конце XVI — начале XVII в., мы вправе сказать, что она не была агрессией, а являлась борьбой за возвращение земель, утраченных в эпоху исторического ослабления Руси под монгольским игом.

Как ни остры были противоречия Московского государства с флангами «восточного барьера» — с мусульманской Турцией и протестантской Швецией, как ни велика была напряженность его отношений с ними, как ни катастрофичны бывали конфликты, до второй половины XVIII в. на первом плане стояли все же противоречия с центральным членом «барьера» — с Польско-Литовским государством. Оно включало в свои пределы огромные массивы русских, белорусских, украинских земель. Воссоединение этих земель и народов с Россией, хотя бы неполное, было первоочередной исторической задачей, первым условием возможности дальнейшей борьбы с фланговыми державами «барьера» за Прибалтику и Причерноморье. И, в свою очередь, именно Польско-Литовское государство из всех трех в наибольшей степени было воинственно в отношении России. Как государство по преимуществу католическое, оно в наименьшей степени было враждебно Австрийскому дому и его планам мирового господства, в наибольшей степени готово было к союзу с ним, особенно со времени царствования Сигизмунда III Вазы.

Многие исследователи склонны смотреть на Польско-Литовское государство XVI–XVII вв. сквозь исторические очки: из-за полного ослабления и распада этого государства в XVIII в. они считают его незначительной политической величиной и прежде, в частности накануне и во время Тридцатилетней войны. Между тем современники не без основания называли Сигизмунда III «северным Филиппом», т. е. сопоставляли его с самым могущественным и агрессивным государем Европы конца XVI в. — испанским королем Филиппом II Габсбургом. Эти сравнения подразумевали как бы возможность полюбовного раздела христианского мира между двумя величайшими католическими домами (впрочем, уже породнившимися между собой). Во всяком случае, Польско-Литовское государство являлось могучим и влиятельным звеном европейской системы государств. Лишь национально-освободительная война украинского народа под руководством Богдана Хмельницкого в 1648–1654 гг. и воссоединение Украины с Россией в результате последовавшей за тем русско-польской войны нанесли первый тяжелый удар этой сильной, хотя и полной внутренних противоречий многонациональной державе. С этого времени «восточный барьер» поддерживался преимущественно флангами. А в XVIII в., после того, как значительно усилившаяся Россия нанесла ряд ударов по обоим флангам, Польско-Литовское государство рухнуло, подверглось  разделам, и вместе с тем прорванный «восточный барьер» навсегда перестал существовать.