Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства - [131]

Пробыв в Москве полтора месяца (с 9 августа до 22 сентября 1631 г.), Христиан Вассерман вернулся в Ригу к Русселю. Последнему была И. Б. Черкасским направлена благодарность за его деятельность и за сообщенные вести: царь и патриарх хвалят его, «и впредь бы ты об их государских делах радел и промышлял [бы о том], о чем ты говорил наперед сего со мною втайне»[515]. А уже 7 октября 1631 г. Руссель снова отправил Вассермана в Москву с письмом. Он сообщает о победах Густава-Адольфа «против общего недруга», очень красноречиво восхваляя его военный гений, и возвращается к проекту нападения на Речь Посполитую из Силезии и заключения царем «договора про приятельное соединение [о дружественном союзе] с государем моим с королем»[516]. Вассерман выехал из Москвы с царским письмом и богатым пожалованием к Русселю 9 декабря 1631 г.[517]

Дальше в материалах Посольского приказа о сношениях с Русселем какой-то перерыв. Следующий столбец уже говорит нам об отъезде самого Русселя из Москвы 20 июня 1632 г. (дата его приезда в Москву неизвестна). Из шведских источников известно, что в конце 1631 г. началась ожесточенная борьба Русселя с Акселем Оксеншерной и Иоганном Шютте. Поводом для атаки с их стороны послужила неудача миссии л'Адмираля и де Грева к запорожским казакам. Чтобы уладить дипломатический конфликт и одновременно дискредитировать королевского доверенного и его политику, канцлер, а затем и Государственный совет официально объявили, что Руссель превысил данные ему королем полномочия[518]. В ответ Руссель пошел на смелый шаг открытой борьбы, он решил предать все дело гласности и посрамить своих противников: в январе 1632 г. он напечатал в Риге на латинском, немецком и польском языках текст верительных грамот и полномочий, полученных им от Густава-Адольфа, а также текст своих обращений от имени Густава-Адольфа к польско-литовским магнатам и к запорожским казакам. Однако это не помогло: его обвинили в том, что он опустил в верительных грамотах оговорки, ограничивавшие его полномочия[519]. Но Руссель не остановился: с этими печатными материалами он послал в Варшаву к дворянству своего уполномоченного Лазаря Мавиуса. Эта миссия была настоящей бомбой, вызвавшей огромный резонанс как в Речи Посполитой, так и за рубежом. Мавиус в Варшаве сначала был арестован, затем по совету самого короля Сигизмунда допущен на дворянское собрание, очевидно, специально подобранное, которое устроило верноподданническую демонстрацию в защиту Сигизмунда III и конституции Речи Посполитой и грозило повешением Мавиусу, который спасся только в доме коронного маршала. Если бы задача Русселя состояла в том, чтобы обеспечить мирное избрание Густава-Адольфа на польский престол, он этим испортил бы все дело; но его задача состояла (как мы помним) в том, чтобы афишированием надежд Густава-Адольфа на избрание содействовать скорейшему вступлению Московского государства в войну с Речью Посполитой, и поэтому он решительно ничего не испортил[520]. Но ему не удалось даже такими чрезвычайными средствами защититься от Акселя Оксеншерны. Напротив, канцлер принял меры, чтобы окончательно его дискредитировать и устранить.

К сожалению, мы ничего не знаем о сношениях Русселя с Густавом-Адольфом после их первой встречи в ноябре 1630 г.[521] Учитывая, как много гонцов отправлял Руссель в Россию и в Польшу, мы не можем сомневаться, что он находил верных людей для отправки и в Германию, в штаб-квартиру Густава-Адольфа. В его письмах в Москву проскальзывают отзвуки его сношений с Густавом-Адольфом. С полной уверенностью следует предполагать, что такой энергичный человек, безусловно, находил средства и возможности для поддержания той или иной связи с королем. Но в бумагах Густава-Адольфа не сохранилось ни одного его письма или чернового ответа ему. Либо сам Густав-Адольф уничтожил всю эту переписку, либо после его смерти кто-то изъял ее из его бумаг.

Мы знаем лишь, что внутригерманские дела только по видимости поглотили Густава-Адольфа о головой. Но с наступлением весны 1632 г. его, хотя и в разгар борьбы с Валленштейном, снова стали одолевать прежние восточные заботы. За внутригерманскими перипетиями вновь выступили контуры большой мировой политики. Решение польской проблемы уже нельзя было откладывать, тем более что в феврале 1632 г. был заключен официальный оборонительный и наступательный союз против Густава-Адольфа между императором и испанским королем, открытый для присоединения также и польского короля. Специальные посольства старались вовлечь Сигизмунда III в этот союз, и вся Европа ждала их результатов[522]. Не вступая формально в союз, Речь Посполитая уже возобновила разрешение габсбургским державам вербовать на своей территории войска; Валленштейн вел переговоры с королевичем Владиславом, воевода Любомирский дал обязательство выступить со своим войском в союзе с Валленштейном либо против Дьёрдя Ракоци[523], либо против Густава-Адольфа[524]. Шютте еще в январе 1632 г. доносил Густаву-Адольфу и Государственному совету о нараставшей угрозе нарушения Речью Посполитой перемирия со Швецией