Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства - [123]

Сразу после сражения, непосредственно из-под Лейпцига, кроме сообщения в Швецию, были посланы две ликующие реляции с подробными сведениями о трофеях, числе убитых и пр.: одна — во Францию, королю Людовику XIII, другая — в Россию, царю Михаилу Федоровичу. Оба союзника отпраздновали эту победу, как успех «общего дела», по выражению самого Густава-Адольфа. Шведский гонец с этим посланием прибыл в Москву с чрезвычайной поспешностью 27 октября, и в тот же день Мёллер уже докладывал кн. Черкасскому от имени Густава-Адольфа: «Милостью божией и его королевским счастьем ему одоление бог дал над цесарскими людьми: победил он большого воеводу (полководца) по имени Тилли 7 сентября нынешнего 1631 года у города Лейпцига, принадлежащего саксонскому курфюрсту, и побивали их на семи милях, а убито их в том бою с 20 тысяч, и самого большого воеводу Тилли ранили и от той раны он умер… (это предположение не подтвердилось. — Б. П.). А за два дня до своего поражения взял тот Тилли тот город Лейпциг, и ныне сидит в нем цесаревых людей 6 тысяч человек, но Густав-Адольф ждет, что они сдадутся на милость победителя». Далее сообщается о захвате 28 пушек, всего обоза, бывшего при войске, большого числа пленных из императорской пехоты, которой «бежать было невозможно»; конница в числе 6 тыс. человек вместе с женой Тилли «ушла в город Вольфенбюттель, и король послал к тому городу на осаду 16 тыс. солдат» и полагает, что осажденные, не имеющие запасов, сдадутся; 3 тыс. солдат ушли в г. Хальберштадт «и хотели его выграбить», но Густав-Адольф послал своих людей на осаду, и все те солдаты ему сдались и поклялись отныне служить ему. В том же бою Густав-Адольф взял в плен герцога Голштинского и сослал его в Дрезден. Заканчивается сообщение чрезвычайно» интересным прогнозом, отражающим намерения Густава-Адольфа: «Те курфюрсты и вольные князья, которые не принадлежат к папежской вере, все избрали своим защитником шведского короля, а король ныне пошел на цесаря и на папу и с божьей помощью хочет папежскую веру искоренить». Вот о чем грезил Густав-Адольф после своего первого триумфа в Германии!

Как бы по своей инициативе, но, бесспорно, следуя инструкции, Мёллер высказал пожелание, чтобы царь и патриарх по случаю такой удачи своего союзника и друга приказали произвести в Москве «стрельбу», т. е. салют (прежде, кажется, не практиковавшийся в России). Интересно, что Мёллер мотивировал этот совет не только тем, что так же поступили (?) все друзья Густава-Адольфа и враги «папежан», но и чисто политическим аргументом, относящимся все к той же польской проблеме. Этот салют, сказал он, нужен, «чтоб недруг, король польский, то слышав, гораздо ужаснулся, а их бы государская дружба явной была»[452]. Иными словами, уходя на запад, Густав-Адольф хотел, чтобы Москва еще одним публичным актом продемонстрировала свой союз с ним и вместе с тем военную угрозу Польше, — раз уж не было военных действий.

Московское правительство не только пошло навстречу, но, подхватив инициативу, отпраздновало Брейтенфельдскую победу, как подлинное торжество своей собственной политики.

В стокгольмском Государственном архиве хранится несколько присланных из Москвы описаний этого внушительного празднества. В письме Генриха фон Дама и Тобиаса Унзинга на имя Густава-Адольфа от 6 ноября 1631 г. сообщается, что, узнав о победе, царь, патриарх и их советники «не только были тем очень довольны и обрадованы, но 2 ноября его ц. в. был на поле перед городом с несколькими тысячами человек и приказал произвести из 100 штук оружия внутри и вне города радостную стрельбу и салют, дабы показать, что он сердечно тому рад». Более подробный отчет, предназначенный для публики, носит заголовок: «Достоверный отчет, какой триумф учинил великий князь Московский в городе и перед ним, к особой чести шведов, по поводу победы, одержанной его королевским величеством при Лейпциге. Москва, 14 ноября 1631 г.» Это — подробное описание салюта и военного парада в Москве, а также церковного благовеста и молебнов, наконец, народного гулянья, в котором участвовало 60 тыс. человек[453]. Мёллер со своей стороны доносил Густаву-Адольфу о торжествах, салюте и параде, каких, «ни один человек в этой стране не упомнит». Царь «велел служить в церквах благодарственные молебны; затем он велел своим войскам собраться в несколько отрядов перед Москвою, выстроиться и палить из больших пушек и мушкетов в честь победы, одержанной шведским королем над его врагами. Никогда, — прибавляет Мёллер, — в Москве не праздновали так торжественно чьей-либо победы»[454].

Разумеется, таким ликованием московское правительство хотело отметить не чужую победу, но свою собственную. Патриарх Филарет Никитич и его окружение рассматривали успешные действия шведского короля против германского императора как прямой успех русской политики, как осуществление тщательно выношенного в Москве плана. Победа Густава-Адольфа должна была явиться первым, но, пожалуй, решающим шагом на пути к отвоеванию западнорусских, украинских и белорусских земель у Речи Посполитой. Казалось, ключ к решению этой огромной политической задачи был уже в руках. Было отчего ликовать.