Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства - [119]

Мониер пишет из Стокгольма 28 сентября 1631 г. на имя Михаила Федоровича, что для продолжения переговоров Густав-Адольф хотел опять послать его в Москву, но так как он болен, а послать кого-либо другого «о тех делах» Густаву-Адольфу «показалось не добро», то последний приказал, «чтоб я вашему ц. в. про то письмом известил». Прежде всего Мониер сообщает, что ответу царя Густав-Адольф «добре обрадовался и желает от сердца, что б время пришло ему свое доброе хотенье и свою любовь вашему ц. в. на деле показать». Время это приближается. Отвечая на вопрос московского правительства, предполагает ли он нанести удар Польше из Лифляндии или Силезии, Густав-Адольф сообщает, что ему невозможно «с лифляндского рубежа в Польшу удариться… потому что от того учинится явное нарушение мирному договору». Напротив, наступление на Польшу из Германии, в частности из Силезии, целесообразно и по дипломатическим, и по стратегическим соображениям. Обращаясь к Филарету Никитичу (которому уже раньше Мониер писал о победах Густава-Адольфа в Германии), Мониер разъясняет именно стратегическую сторону: «А то подлинно: если его ц. в. такое войско через немецкую землю в Польшу с добрым полевым воеводою [полководцем] пошлет, он недругу своему месяцев в четыре или пять больше шкоды [урона] причинит, чем с русской стороны в год, так как в Верхней Польше они [эти войска] их [поляков] за сердце хватят и на них придут до того, как они не сведают. Его ц. в. и вашему святейшеству можно о том подумать и порассудить: будет то к вашей годности и прибыли», а Густав-Адольф настолько расположен к Московскому государству, «что подлинно можно надеяться, что в нужное время от его королевского в-ва всякая дружба будет».

Этот тон, это предложение «подумать и порассудить» объясняется тем, что Густав-Адольф одновременно сообщает свои весьма тяжелые для Московского государства материальные условия всего предприятия, — несомненно, рассчитанные на обеспечение действительного разгрома Речи Посполитой, но, может быть, частично и на пополнение шведской казны. Густав-Адольф отклоняет московское пожелание, чтобы в Германии была нанята только пехота, а необходимая конница была послана к условленному месту и времени из России. Он настаивает на своем первоначальном варианте — силезская армия должна состоять из 10 тыс. пехоты и 2 тыс. конницы, с приданной артиллерией и необходимым вооружением. «Если ваше ц. в. изволите видное войско в 10 тысяч пеших людей да 2 тысячи конных в именованных местах в немецкой земле учинить, оттуда можно легко в недругову землю прийти, так что они и не сведают. И то без иноземных конных людей и без пушек и иного воинского оружия учинить не можно». на все это надобно не менее 80 тыс. рублей «на всяк месяц». Если царь на это согласен, пусть он пришлет «своих приказных людей с деньгами» заключать соглашение с начальниками наемных войск: «с полковники и с приказными людьми» (кстати, поскольку Густав-Адольф предлагает русским уполномоченным непосредственно уговариваться и расплачиваться с командирами полков и отрядов, совершенно отпадает подозрение, что им руководили преимущественно финансовые интересы, как предполагал Оксеншерна). Густав-Адольф; со своей стороны, как и прежде, обещает «о том войске радеть и промыслить [подыскать] годных приказных людей». Но, если царь на это предложение не согласен, пусть он учтет «доброхотенье» шведского короля и «вечно помнит о его неизменной дружбе»[436].

Одновременное послание Густава-Адольфа к Мёллеру, постоянному шведскому резиденту в Москве, для передачи царю содержало приблизительно то же самое. «Через Лифляндию войско вести не можно, потому что в перемирном договоре укреплено, что королю шведскому войском через Лифляндию и из Швеции, и из Финляндии не приходить, а что из Немецкой земли не приходить — того не упомянуто, потому что Польша того не чаяла, что королю предстояло войну вести в немецкой земле. А Польша цесарю против шведского [короля] помощь посылала, и из этого царскому в-ву понятно, что королевское в-во не станет стыдиться на Польшу умышлять». Таким образом Густав-Адольф находит и юридическое, и моральное оправдание для вторжения в Польшу из Силезии. Тут же повторяется основная организационно-стратегическая идея: рекомендация царю нанять в немецкой земле 10 тыс. пехоты и 2 тыс. конницы «и теми людьми ударить в Верхнюю Польшу, и тут они Польшу по сердцу ударят» и нанесут ей «великую шкоду [урон]». Далее следует единственное, но существенное расхождение с сообщением Мониера: по словам Мёллера, на это войско надобно «по 100 тысяч рублей на каждый месяц» (у Мониера — по 80 тыс.). Это увеличение на 20 тыс. можно объяснить лишь одним: послание Мёллеру, очевидно, было отправлено Густавом-Адольфом не одновременно с посланием Мониеру, а уже после Брейтенфельдской победы, поднявшей, по мнению самого Густава-Адольфа, его военный кредит[437]. Густав-Адольф передает через Мёллера царю, что, если он согласен на условия, пусть «вскоре» посылает «своих приказных людей с деньгами, а королевское в-во хочет дать своих добрых приказных людей к тому войску и хочет [тому войску] сам радеть и укажет, которыми местами идти на Польшу и как так делать, чтобы его ц. в-ву любо было». Во всяком случае Густав-Адольф приказал Мёллеру спросить и незамедлительно «к себе отписать, чтоб ему, королевскому в-ву, подлинно ведомо было»: 1) «в какую пору и в которых местах ц. в. хочет войною на Польшу идти»; 2) будет ли царь нанимать указанное войско в Германии