Тридцатая застава - [80]

Слово «окружение» тогда только появилось в армейском обиходе и пугало малодушных.

— Без паники, полковник, — оборвал Стуся Шумилов, — Мы находимся на своей родной земле, и не нам, а врагу надо бояться окружения: в нем он рано или поздно найдет свою погибель.

— А если придется, то и в окружении будем драться, — поддержал своего комиссара Птицын, и они занялись обсуждением возможностей своего полка и той особой задачи, которая ему определена.

В это же утро Кольцов после переформирования отряда встретил своих друзей. Он всю ночь был занят допросом плененных диверсантов и захваченных шпионов, среди которых был и раненый в схватке с Симоном Голотой поручик Морочило. Из материалов допроса стало ясно, что десант, разгромивший тюрьму и селение Вольница, — это лишь первая попытка врага создать в нашем тылу «пятую колонну», о чем говорил на совещании полковник Кузнецов. Среди диверсантов оказались в одной упряжке бывшие белогвардейцы-эмигранты, петлюровские ошметки, оуновский сброд…

«Это вам не Испания, господа фашисты. Мы под корень подрубим всех запевал этой подлой тактики!..»

С этими раздумьями он пришел в штаб полка, где уже собирались вызванные Шумиловым политработники. Байда и Лубенченко перехватили друга.

— Здорово, орлы! — засветился от радости Кольцов. Эти считанные дни разлуки казались ему годами. И тут же помрачнел, сдвинул густые брови к переносице. — Пожалуй, какие из вас орлы? Скорее куропатки. Как вы могли упустить «лыжника», который столько крови нам попортил?!

— Там же группа Чемерыса действовала… — начал было Лубенченко и сконфуженно замолчал, вспомнив о его гибели.

— Николая Степановича не трожь! Никак не могу представить его мертвым. Тяжело… Но… война есть война, никто из нас от этого не застрахован. О другом сейчас надо думать: во что бы то ни стало разыскать Коперко! Он где-то здесь прячется, не мог проскочить за Днестр…

— Запомни мое слово. Сергей Васильевич: Коперко от нас не уйдет! Головой отвечу! — словно клятву, произнес быстро Байда.

— Ты, Антон, береги голову — одна она у тебя… Но довольно об этом, надо же и радости немножко отведать. В жизни горе и радость часто идут рука об руку. Об этом, понятно, «солдат» вам скажет. Но так и быть, в таком деле не зазорно опередить начальника… Поздравляю вас, старшие политруки, с очередным званием! В нашей армейской жизни такие события не так часто встречаются…

Они были молоды, умели с завидной легкостью переносить и трудности службы, и сердечные тревоги. Нашлась припасенная «на всякий случай» бутылка горячительного — тогда еще не было положенной фронтовикам «наркомовской нормы» — и потекла дружеская беседа.

— Где-то наши родные… — обронил Антон в раздумье. — Успели вырваться за Днестр или застряли в каком-нибудь селе?

— Не крушись, казак! — успокоил Кольцов. — Сколько мне известно, они благополучно переправились через Днестр и должны уехать на Волгу.

Обидно коротки фронтовые встречи друзей. И никто не мог с уверенностью сказать, когда они могут повториться…

Трудно было предвидеть в первые дни войны размер бедствий, обрушившихся на родную землю.

На седьмой день «Правда» писала: «Враг силен… Нельзя тешить себя мыслями о легких успехах…» А через день Центральный Комитет партии предупредил народ: «…Решается вопрос о жизни и смерти Советского государства, о том — быть народам Советского Союза свободными или впасть в порабощение…»

Это была горькая правда. И никуда от нее не уйдешь.

2

Совершенно другим были заняты мысли полковника Стуся. Случайно встретившаяся учительница мутила ему душу. Устроив Ирину Кривошлык товароведом в военторг корпуса, он ежедневно искал интимных встреч с нею. «Война есть война. Пусть о ней думают полководцы. А о моих личных интересах никто, кроме меня, не позаботится». Укрывшись за таким софизмом, он не чувствовал угрызения совести.

А учительница оказалась какой-то странной. «Либо наивна до тупости, либо слишком хитра и просто водит меня за нос». О том, что она может иметь какое-либо отношение к вражеской разведке, никаких подозрений не возникало, и он часто делился с нею своими мыслями о фронтовых событиях, сообщал важные новости из штабной жизни. Притворно зевая — «скучная материя», — она мысленно готовила очередное донесение.

Стусь нервничал, упрекал свою случайную знакомую в неблагодарности, черствости.

— Ты, Ирочка, совсем засушила свое сердце на учительской работе и ничего не хочешь замечать, — говорил Стусь своей знакомой после обеда в столовой. Он с первого дня перешел на покровительственное «ты», и девушка не возражала, но упорно «выкала» покровителю.

— Ой, что вы! Разве учителю можно без сердца? Это у вас, военных, нет сердца… Конечно, такая уж у вас профессия.

— Но мы просто убиваем врагов, — Стусь сказал это таким тоном, словно ежедневно только тем и занимался, что наповал бил противника, — а ты, дорогая, мучаешь друзей…

— Я? Вот не ожидала. И много уже этих замученных? — улыбнулась она.

— Вот один перед тобой… — И он понес ту привычную любовную чепуху, на которой уже натренировался за многие годы.

— Я вас понимаю, — притворно вздохнула Грета, — но мы так мало знаем друг о друге… Вот когда кончится война… Ведь это очень серьезно, нельзя сразу решать…