Тридцатая застава - [55]

— Минуточку, — прервал его работник штаба, — с вами будет говорить полковник Стусь.

В трубке телефона послышался жесткий голос Стуся:

— Вы слишком много на себя берете, политрук? У вас, оказывается, до сих пор не выветрились партизанские замашки, даже начинаете давать свои советы штабу… За пререкание со старшим начальником от имени начальника войск объявляю выговор…

А вечером к заставе подкатили три машины. Генерала сопровождали Кузнецов, Стусь, Птицын и начальник местного райотдела НКВД капитан Чемерыс. Осмотрев участок границы, жилые и подсобные помещения, генерал с удовлетворением заметил:

— Словно по щучьему велению. Даже мостик через ручей соорудили. Как же вы это успели, товарищи?

— Армейцы помогли, товарищ генерал, — ответил Кольцов.

— Молодцы! — Он повернулся к своему адъютанту. — Заметьте для приказа: за проявленную инициативу и оперативность по организации службы всем командирам заставы объявляю благодарность с выдачей премии в размере месячного содержания. Всем младшим командирам и бойцам — благодарность.

— Разрешите обратиться, товарищ генерал! — громко произнес Байда, взглянув на Стуся.

— Что там еще? Вы недовольны, товарищ политрук? — улыбнулся генерал.

— Очень доволен! Но я уже получил от вашего имени одну награду. Не много ли две награды в один день?

— В чем дело? Какую там еще награду? — удивился начальник войск.

— Выговор…

— Кто наложил взыскание?

— Я, товарищ генерал, — выступил вперед полковник Стусь. — За пререкания со штабными командирами…

— Объясните, политрук!

Байда рассказал о состоявшемся по телефону разговоре.

— Вы служили когда-нибудь на заставе, полковник?

— Нет, товарищ генерал…

— Плохо. Может, поменяетесь с политруком местами? — Стусь покраснел, стушевался. — Немедленно снять взыскание! Политрук вам не подчинен. Пользоваться моими правами я, кажется, не разрешал. Понятно?

Поверяющие уехали поздней ночью. Наряды несли службу на новой границе.

«Если враг не сдается…»

1

Новая граница — новые заботы. Но к этому уже все привыкли. Даже Василий Иванов как будто подружил с границей. Службу несет отлично, много читает. Должно быть, слова политрука о мореходке крепко засели в его сознании. Все чаще можно было слышать, как он говорил товарищам: «Служба — везде есть служба».

В начале сентября наряды все чаще стали замечать на сопредельной стороне необычное оживление. По дорогам скакали на лошадях офицеры, появлялись и исчезали машины с военными, кое-где снималась пограничная стража. Участились перебежки молдаван и украинцев на советскую сторону. Они сообщали о фашистских погромах, о восстаниях крестьян. Отряды жандармерии свирепствовали в пограничных селах… Вскоре стало известно, что румынский король призвал к власти Антонеску и отрекся от престола в пользу своего сына Михая.

Еще через несколько дней Румыния была провозглашена «легионерским государством», а его главой — «кондукатором» — назначен генерал Антонеску. «Железная гвардия» стала единственной легальной партией.

Затем румынские бояре сделали последний шаг к установлению фашистского режима в стране: присоединились к антикоминтерновскому пакту. Все это не могло не отразиться на службе советских пограничников. Положение осложнялось и тем, что Кольцов уехал на краткосрочные курсы. Обязанности начальника на это время принял политрук. Вдвоем с Тимощенко они ни днем, ни ночью не знали покоя.

Как-то наряд в составе Воронина и Иванова стал свидетелем странного происшествия на той стороне…

Румынский офицер ехал на лошади вдоль границы. За ним бежал солдат, должно быть, ординарец. За плечами у него большой вещевой мешок, сбоку — котелок. Солдат, видимо, напрягал все силы, чтобы не отстать. Мешок подскакивает на спине, котелок позванивает. Вдруг офицер остановился и что-то сказал. Солдат беспомощно развел руками. В руках офицера взвилась нагайка и со свистом опустилась прямо на голову ординарца. Потом еще и еще.

— Вот сволочь! — выругался Иванов, наблюдая эту картину.

Вдруг ординарец перебросил из-за спины карабин и в упор выстрелил в офицера.

Проследив взглядом, как шарахнувшаяся от выстрела лошадь понесла раненого офицера, румынский пограничник бросился на советскую границу, озираясь, словно затравленный заяц. Перебравшись через проволочное заграждение, он положил оружие перед подбежавшими пограничниками и попросил отвести его к командиру.

На заставе рассказал политруку:

— Я убил офицера… Не выдавайте меня, домнул командир…

Растерянный, напуганный собственным поступком, он дрожал и исподлобья посматривал на Байду. Его красивое лицо то бледнело, то вспыхивало ярким румянцем.

— За что же ты убил его?

— А вот поглядите… — он склонил обнаженную голову. Из копны растрепанных густых волос медленно стекали на затылок капли крови… — Терпения нету… А тут, в Баштианах, моя хата, мать похоронена… Вы спросите людей — все знают Думитру Лабу.

— Думитру? А Тодора Падурару ты знаешь?

— Бади Тодор? Где его сейчас найдешь? Давно погиб, наверно.

— Здесь, здесь Тодор Михайлович. И Марика здесь, в твоей хате и живут.

— Марика! — вскрикнул Думитру и, словно подрубленный, упал на стул…

Перебежчик сообщил, что на границу часто приезжают работники сигуранцы, а с ними какой-то немецкий майор. Присутствовавший на допросе комендант участка Птицын спросил: