Тридцатая застава - [52]

Понесли потери защитники штаба. Несколько человек убито, среди тяжелораненых дежурный по части командир, отстаивавший после гибели часового знамя отряда.

В тот же день была задержана Софья Крукович, пытавшаяся бежать с диверсантами в Румынию. Сведенные на очную ставку с Романом Коперко, Тодором Падурару и другими нарушителями границы, все задержанные признали, что выполняли задания немецкой разведки.

Так, наконец, все звенья запутанной цепи диверсий и шпионажа на Збруче и Днестре за последние три года стали на свое место. До конца прояснилось и поведение Падурару. Он, как и показывал на допросах, действительно ничего не знал о планах вражеских агентов. Во время нападения Морочило на камеры заключенных, где находился и он, Тодор первый поднял тревогу, чем помог внутренней охране.

Падурару находит счастье

1

Оглядываясь на прошлое, перебирая в памяти события за три года совместной службы, Байда и Кольцов не раз удивлялись: почему именно их участок границы так часто подвергался нападениям вражеской агентуры? На других заставах гораздо спокойнее.

Объяснялось все это довольно просто: левый фланг отряда, на котором находилась тридцатая, соседствовал с важными стратегическими и хозяйственными пунктами, и враги учитывали это. Собственно говоря, на всех участках служба пограничника одинаково сложна и трудна. Но так уже повелось, что каждая застава считает свой участок наиболее ответственным.

Однако никому из ребят и в голову не приходило жаловаться на возникшие трудности. Новички быстро свыклись с тревожной обстановкой и считали ее вполне нормальной.

Только поведение пулеметчика Иванова вносило некоторый диссонанс в жизнь дружной семьи заставы. Когда кто-нибудь, вспомнив сражение с пнями, подшучивал над незадачливым нарядом, Воронин стыдливо краснел и уходил прочь. А Иванов выходил из себя, а иногда и лез в драку. Это тревожило командиров, и кое-кто даже предлагал откомандировать строптивого бойца.

— Грош нам цена, если не сможем все вместе одного человека перевоспитать! — категорически возразил Кольцов — И это как раз по твоей части, товарищ политический руководитель… Для всяких собраний время находишь, а вот побеседовать по душам со своим воспитанником недосуг. Насколько я понимаю, это твой хлеб, Антон Савельевич…

Байда не обиделся на упрек начальника заставы. Он в самом деле слишком уж часто отвлекался от своих прямых обязанностей на заставе. Сначала как уполномоченный Верховного Совета, а потом просто втянулся в сложную жизнь местечка, с его бесконечными заботами. Через несколько дней попробовал вызвать ершистого новичка на дружескую беседу.

Начал издалека. Рассказал о первых шагах на службе Великжанова, Денисенко.

— А посмотри сейчас на них — орлы!

Иванов молчал, хмуро смотрел перед собой, ковырял носком сапога землю. Видимо, история «орлов» его совершенно не интересовала. Под конец попросил:

— А нельзя ли меня откомандировать в другую часть? Не подходит мне эта служба.

«Может, в самом деле избавиться от него?» — Запротестовало самолюбие воспитателя. Да и, честно говоря, политруку нравились некоторые черты характера Иванова. Его напористость, откровенность в выражении своих чувств напоминали Антону не такое уж далекое прошлое, когда он сам вот с таким же упорством добивался осуществления мечты. А есть ли она у Василия? Посоветовался с Тимощенко.

— Что-то в нем есть непонятное для нас, — ответил тот. — Какой-то винтик в голове не так закручен, вот и выпирает…

Политрук решился на крайнюю меру: написал письмо родным пограничника, осторожно указав в нем на некоторые странности в поведении и характере Василия. Обычно командиры редко обращаются к этому. Молодой боец готов вынести любое наказание, лишь бы о его неприятностях по службе не знали родные.

Ответ пришел скоро.

«Вася слишком упрям и самолюбив, — писала старшая сестра. — С детства мечтал о морской службе, с пятого класса щеголял в полосатой морской тельняшке и гордился данным ему товарищами прозвищем Боцман. Когда призвали в армию, он просился в военкомате, чтобы направили его на флот. Почему отказали — я никак не пойму. Морская служба в кашей семье уже стала традицией…»

Теперь ясно, и политрук начал искать ключ к сердцу человека. Как-то в узком кругу свободных от наряда бойцов он повел разговор о призвании, о будущих планах. У Байды в этом отношении была счастливая способность: он мог быстро и легко увлечься любой темой, поспорить, как говорится, до зубов, а потом так же легко превратить все в шутку. Обычно собеседники всегда довольно свободно вступали с ним в спор, иногда возражали с единственной целью, чтобы «накалить» политрука, подзадорить его и ввернуть что-нибудь такое, чего не скажешь в обычном деловом разговоре с командиром.

На этот раз поначалу разговор не клеился. Одни, как, например, Воронин, отмалчивались, улыбаясь своим сокровенным мыслям — не каждый осмелится выносить на люди свои мечты. Другие отделывались общими фразами, что, мол, это только в песнях все легко решается — «молодым везде у нас дорога». Только Иванов категорически заявил:

— Чепуха! Если по-настоящему к чему-то стремишься, никакие рогатки не страшны. Я вот после службы иду на флот. И никто мне в этом не помешает! Так уже повелось в нашей семье: дед и отец были моряками, брат старший и сейчас плавает…